Эсме Швалль-Вейганд - Выбор [О свободе и внутренней силе человека] [litres]

При знакомстве с новым пациентом важно с самых первых минут чутко ощутить его психологические границы. Я должна мгновенно почувствовать, хочет ли человек, чтобы его взяли за руку, или ему необходима дистанция, нужен ли этому человеку приказ или можно обойтись деликатным советом. Для пациента с анорексией решающее значение имеют буквально первые секунды, поскольку его болезнь целиком держится на регламентации, на безжалостных правилах, что и когда ему есть или не есть, что он раскрывает или скрывает. Начнем с того, что при анорексии неизбежно проявляются физиологические признаки. Из-за недостатка питательных веществ в организме и оттого, что основная масса калорий уходит на поддержание элементарных функций (дыхание, выделение), мозг не получает достаточного притока крови, приводя к искаженному мышлению, а в отдельных случаях – к паранойе. Начиная лечение человека с анорексией, я как психолог обязана помнить, что имею дело с пациентом, у которого, скорее всего, уже запущен процесс нарушения когнитивных функций. Обычный жест – положить руку на плечо, подвести к удобному креслу или дивану – легко может быть принят за проявление угрозы и даже агрессии. Приветствуя Эмму, стараюсь сделать так, чтобы мои жесты выглядели нейтральными, но при этом участливыми. Поскольку человек с анорексией мастерски умеет все регламентировать, важно сразу умиротворить его, предлагая чувствовать себя свободно и таким образом нейтрализуя потребность все держать под контролем. В то же время принципиально важно создать формализованную обстановку, в которой безопасность пациента будет обусловлена четкими правилами и ритуалами.

Я уже знакома с ее родителями и знаю, что семейная атмосфера перенасыщена критическими замечаниями и обвинениями, поэтому начинаю сеанс с похвалы.

– Спасибо, что пришла. Я очень рада наконец лично с тобой познакомиться. И спасибо, что пришла точно вовремя.

Эмма предпочитает устроиться на диване, я сообщаю ей, что вся беседа строго конфиденциальна, за исключением случаев, если ее жизни будет угрожать опасность. И потом мягко, без нажима предлагаю поговорить.

– Знаешь, твои родители очень беспокоятся о тебе. Мне интересно узнать, что происходит на самом деле. Есть что-то такое, что ты хотела бы мне рассказать?

Эмма не отвечает. Она смотрит на ковер, сильнее растягивая рукава кофты.

– Можно молчать, – говорю я.

Между нами сплошная тишина. Я жду. Жду еще немного.

– Знаешь, – говорю я через некоторое время, – все нормально, ты спокойно молчи столько, сколько тебе захочется. А я пойду пока немного поработаю с бумагами. Я буду в соседней комнате. Дай знать, когда будешь готова.

Она с подозрением смотрит на меня. В семьях с суровой дисциплиной дети привыкают слышать угрозы, и эти угрозы либо быстро становятся более жесткими, либо оказываются пустыми. Хотя я говорю ласково, Эмма пытается найти в моих словах и тоне намек на агрессивную критику или упреки, ей важно понять, уйду ли я из комнаты в самом деле или просто хочу ее обмануть.

Думаю, ее удивляет, когда я просто встаю, пересекаю комнату и открываю дверь. И только когда моя рука ложится на дверную ручку, Эмма начинает говорить:

– Я готова.

– Спасибо. – Я вернулась на свое место. – Рада это слышать. У нас еще сорок минут. Давай проведем их с пользой. Ты не против, если я задам тебе несколько вопросов?

Она пожимает плечами.

– Расскажи мне про свой обычный день. Когда ты просыпаешься?

Она закатывает глаза, но на вопрос отвечает. Я продолжаю в том же ключе. У нее радиобудильник или часы с будильником? Может быть, мама с папой приходят ее будить? Нравится ей валяться в кровати под одеялом или сразу вскакивать с постели? Я задаю самые обычные вопросы, подбираясь к сути повседневной жизни, – но ни один из вопросов не связан с едой. Для человека с анорексией очень трудно обращать внимание на что-то кроме еды. От родителей Эммы я уже знаю, что ее зацикленность на еде имеет огромное влияние на семью, что все их внимание сосредоточено на ее болезни. У меня складывается ощущение, что она ожидает, когда я начну интересоваться только ее болезнью. Своими вопросами я пытаюсь сместить фокус ее внимания на другие стороны жизни, а также ослабить или хотя бы смягчить защитные механизмы.

Когда мы обсудили обычный день Эммы, я задаю вопрос, на который она не знает ответа.

– Что ты любишь делать?

– Я не знаю.

– Какие у тебя увлечения? Чем ты любишь заниматься в свободное время?

– Я не знаю.

Я подхожу к доске, которая есть у меня в кабинете, и пишу на ней: «Я не знаю». Пока я задаю другие вопросы: ее интересы, увлечения, желания, – я ставлю каждый раз галочку при ответе «я не знаю» .

– О чем ты мечтаешь в жизни?

– Я не знаю.

– Если ты не знаешь, то догадайся.

– Я не знаю. Я подумаю.

– Многие девочки в твоем возрасте пишут стихи. Ты пишешь стихи?

Эмма пожимает плечами.

– Иногда.

– Кем ты хотела бы стать через пять лет? Какая жизнь тебе могла бы понравиться? Какая работа?

– Я не знаю.

– Я заметила, ты довольно часто повторяешь слова «я не знаю». Но меня огорчает, что это «я не знаю» – единственный ответ, который приходит тебе на ум. Вероятно, ты сама не знаешь, какие варианты у тебя есть. А без вариантов выбора, по сути, ты не живешь. Можешь кое-что для меня сделать? Можешь взять эту ручку и нарисовать мне картинку.

– Наверное.

Она подходит к доске. Из рукава высовывается тонкая кисть. Берет ручку.

– Нарисуй себя, прямо сейчас. Какой ты себя видишь?

Она снимает колпачок, плотно сжимает губы, быстро рисует. Отходит, давая мне возможность рассмотреть рисунок. Низенькая толстая девочка с абсолютно бессмысленным лицом. Контраст душераздирающий: похожая на скелет Эмма рядом с пустым толстым изображением.

– Помнишь ли ты время, когда ощущала себя иначе? Когда ты чувствовала себя счастливой, красивой и веселой?

Думает довольно долго. Но не говорит «я не знаю». Наконец кивает.

– Когда мне было пять.

– Можешь нарисовать ту счастливую девочку?

Когда она отходит от доски, я вижу танцующую, кружащуюся девочку в балетной пачке. Чувствую, как в спазме узнавания сжимается горло.

– Ты занималась балетом?

– Да.

– Мне хотелось бы больше узнать об этом. Как ты себя чувствовала, когда танцевала?

Она закрывает глаза. Я вижу, как ее пятки сдвинулись в первой позиции. Это движение неосознанное – память тела.

– Что ты чувствуешь сейчас, когда вспоминаешь? Можешь назвать это чувство?

Она кивает, по-прежнему с закрытыми глазами.

– Свобода.

– Ты хотела бы снова ощутить себя такой? Свободной? Полной жизни?

Она кивает. Кладет ручку и снова натягивает рукава на кисти рук.