Александр Штейн - Повесть о том, как возникают сюжеты

Следующий местный в Баталпашинск отходил поздно вечером.

Вот досада!

Проманежиться весь день на перроне, где непрестанно мчатся поезда, обдавая тебя жаром, гарью и копотью? Или задыхаться в тщедушном зальчике ожидания, забитом такими же, как мы, раздосадованными, злыми «пересадочниками»? Или бродить неприкаянно по пыльной станице?

Купили на пристанционном базарчике две кринки еще теплого молока, круглый каравай только что выпеченного душистого станичного хлеба, двинулись на реку Кубань, она текла рядом.

Нашли пустынный, отлогий бережок, спустились к реке.

Там, в тишине, странно пронзительной после шумной и утомительной духоты забитого людьми и вещами общего вагона, после бессонно звенящего трамвая на Невском, где я тогда жил, провели в полнейшем отрешении весь день, даже успели дождаться степного заката.

С тех пор я всегда вспоминал этот глинистый бережок, заводь, в которой мы бессчетно купались, быстрое и мутно-желтоватое течение горной реки, тень от осоки, казачку, неподалеку стиравшую белье, кваканье лягушек, огромное небо, и когда я думаю о счастье, то всегда почему-то вспоминаю этот день.

В положенный час, под мелодию кремлевских курантов, из ворот Кремля выходят часовые — караул, который несет вечную вахту у Мавзолея Ленина.

И в ночь под Новый год миллионы людей под бой кремлевских курантов поднимают бокалы и оглядываются на год прошедший и заглядывают в будущий.

Часовые идут по Красной площади — молодые, великолепные, как наша с вами юность… Идут через площадь. Через время. Через границы.

Отчего же так волнует их шаг? Отчего стук их сапог звучит, как четырехстопный ямб? Что есть такого в этом каждодневном ритуале? И почему черная цепочка пальто, шинелей, тулупов, шляп, ушанок, платков, ботинок, сапог, валенок неизменно темнеет на снегу? Что их неудержимо влечет сюда из тайги и тропиков, смуглых, светлых, скуластых, раскосых?.. Европа, Азия, Австралия… Планета…

«Однажды, став зрелей, из спешной повседневности, мы входит в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский, вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас, и Ленин, как рентген, просвечивает нас. Мы движемся из тьмы, как шорох кинолент: «Скажите, Ленин, мы — каких Вы ждали, Ленин?!» Строки Андрея Вознесенского.

«Я с вами говорю как современник, как старый комсомолец говорю. Мы жили так: на несколько ступенек взойдешь — и вот уже достал зарю… Так заучите ж, как стихотворенье, всю нашу жизнь, чтоб, молодость храня, глаза в глаза столкнулись поколенья и поздоровались, как старые друзья…» Это Михаил Светлов.

Итак, антракт заканчивается. Пустуют фойе. Опоздавшие спешат занять места. Люстры гаснут — медленно и таинственно.

Вон зажегся у выходов красный свет — дежурный. Задернуты занавески у дверей, да и двери уже закрылись.

С этой минуты партер и балкон, ярусы и ложи — некий микромир. Люди самых разных профессий, самых разных характеров, наверно, и взглядов — на жизнь, на искусство, на время, на историю, даже — на любовь?

И — видевшие извозчиков только в кинематографе, и — ездившие сами на извозчиках… Начавшие жизнь вот-вот и — прошедшие войну; пылкие, скептики, равнодушные, очарованные жизнью, пришедшие сюда с теми, кто вместе прошагал не один год, и — встретившиеся совсем недавно, может быть, и вчера, — и так ведь случается, правда? Этот вечер соединил их всех — друг с другом, со сценой, с театром.

И с драматургом — он уже не наедине с чистым листом бумаги, со своим замыслом, со своими персонажами — он наедине со зрителем. Зовет зрителя — поразмышлять наедине с ним, драматургом. О многом — наедине. Быть может, о самом главном — наедине.

Раздвинется занавес, а если никакого занавеса нет, что тоже теперь частенько, вспыхнут софиты и прожектора. Свет, музыка, движение превратят предметы и декорации, пока еще хаотически и прозаически расположенные на сцене, в поэзию театрального представления.

И вместе со всеми персонажами появится автор. Человеком-невидимкой. Вглядитесь в пока еще выжидающий зал, в его настороженную тишину, в юных и старых… Придут на память строки Ярослава Смелякова.

«Ведь все двадцатое столетье, весь ветер счастья и обид — и нам, и вам, отцам и детям, по-разному принадлежит»…

И автор произнесет свой немой монолог:

— Приглашаем на этот вечер в театре, соединившем всех вас, — ваше воображение. Приглашаем вашу фантазию. Ваш ум. Ваше сердце. Его память. Близких вам людей приглашаем — тех, кто есть и кого уже нет. Вашу жизнь приглашаем — от детства и юности до нынешнего часа…

Наедине со зрителем…

…Поиск продолжается.

Что есть драматургия?

1965—1974

Курбаши — вожаки отрядов басмачей.

ГИПХ — Государственный институт прикладной химии. Отсюда «гипховчане».

Цит. по книге Н. Г. Кузнецова «На флотах — боевая тревога».

Наплевать мне на это! (франц.)

Популярная до войны книга врача-венеролога.

В «Литературной газете» была напечатана статья Г. Ленобля о повести Ю. Германа «Студеное море».

Речь идет о продовольственном лимите — пайке, который получала семья его в Архангельске.

А. В. Пергамент — в годы войны главный режиссер Театра Краснознаменного Балтийского Флота.