Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Да, конечно.

Евтушенко: Замечательный человек, дивный… Вот почему сейчас не встречается интеллигенция? Никаких нет больших представительных форумов… Я считаю, что время от времени должны выступать какие-то люди и что-то говорить важное. Может, кто-то услышит, задумается о чем-то…

Вот я был на нескольких выступлениях Артура Миллера – это же было просто потрясающе! И Эдгар Доктороу прекрасную речь тогда произнес… Я сам очень горжусь одним из своих выступлений. Это был съезд нейрохирургов всего мира! В Нью-Орлеане! И меня пригласили выступить с речью на открытии. Вы представляете, что значит сорок пять минут говорить перед людьми, которые по локоть в человеческих мозгах?!

Сколько там было серьезных людей. Это очень важно, потому что ты чувствуешь, перед кем выступаешь.

Волков: Поговорим теперь о святой троице итальянского кинематографа, трех великих режиссерах: Феллини, Антониони и Пазолини. Вы знали всех троих. Как бы вы их сравнили между собой, чем они друг от друга отличались? И каковы были ваши встречи с ними?

Евтушенко: Сначала давайте о Феллини, хорошо? Он был неотделим от Джульетты Мазины. Он ушел немножко раньше ее, и она не могла без него существовать. Если бы наоборот случилось, то следом ушел бы Феллини. Они были неразрывны. Они, как дети, ссорились, дразнилками занимались. Для нее тяжело было, что он ее не снимал – и долго не снимал. Я как-то оказался у него на съемках. Он сделал восемнадцать дублей в «Городе женщин» с Марчелло Мастроянни. Восемнадцать дублей! Совершенно простого одного кадра! Я ничего не понял. Оказывается, он переставлял свет, свет там как-то не так стоял. А потом он вернулся к Джульетте, после большого перерыва. Я бы сказал, это коварный был замысел: саму себя сыграть. Женщину, ревнующую режиссера, который не снимает ее. Это фильм «Джульетта и духи».

Волков: Абсолютно автобиографический фильм.

Евтушенко: Мы с ним познакомились, когда он получил первую премию на Московском международном кинофестивале в 1963 году за «8½». Председателя жюри Григория Чухрая чуть ли не из партии хотели исключить за это. Просто скандал был! Надо отдать ему должное, Чухрай вел себя мужественнейшим образом. И это была первая премия, которую вообще в жизни получил Феллини! Он мне потом сказал, когда я брал у него интервью для «Литературной газеты», – и это было самое трогательное, самое лучшее, что может сказать один мужчина другому, – что у него было чувство такое, будто я мальчик из его класса. Одноклассник его пришел! Это, знаете, дорогого стоит. И у нас всегда были сердечные разговоры. Он не любил, когда к нему шлялись на съемки – а этого все хотели, – но мне он разрешил присутствовать, когда снимал «Город женщин». Я был потрясен умением Марчелло: он моментально, как только его отпускали с дублей, ложился на диванчик и засыпал. А потом, когда надо было, сразу же поднимался, свежий как огурчик, входил в роль: «Что нового добавить, какой нюанс, маэстро?»

Волков: Настоящий профессионал.

Евтушенко: Но на фильме «Джульетта и духи» была особенная атмосфера. Там были только его оператор, она и он. Это первая склейка была – высшее доверие к чужаку, в данном случае ко мне. Я тогда немножко флиртовал с одной милой итальянкой, владелицей галереи художественной, и приехал с ней. И когда Джульетта увидела ее, она так на меня посмотрела! «Это кто такая?» Я сказал: «Это очень мой хороший друг». – «Я сама с ней разберусь», – сказала Джульетта. И эта дама испарилась. Вообще. И потом я ее больше никогда не видел.

На просмотре волновались все – первый раз же видели картину. Обсуждали, спрашивали. Я очень горжусь тем, что поправки три предложил, и они все были приняты. Я уж не помню сейчас какие – мелочовка там какая-то монтажная…

Когда мы остались втроем, Джульетта сказала: «Вы сегодня приглашены к нам на ужин». И мы поехали к ним на дачу. И моему глазу открылось что-то невероятное – что было накрыто на столе! Только потом, уже после смерти Джульетты, у нас в журнале «Искусство кино» перевели ее предсмертное интервью. Оказывается, Мазина очень готовилась к моему приходу, она прекрасно знала мои стихи, она была на моих выступлениях, она изучила мой характер, она поняла, что я бабник и что обязательно припрусь с какой-нибудь женщиной. Обязательно! А она мне решила выбрать свою подругу, у нее было несколько кандидаток из числа ее подруг. Но потом она подумала: какого черта! Он придет, я готовила для него, а он про меня забудет… А так они с Феллини оба будут за мной ухаживать. А когда Евтушенко привел эту, так сказать, свою даму, я дала ей понять… В общем, я заполучила его одного!..

И оказывается, она знала, что Евтушенко всегда, где бы он ни был, во всех странах, пьет только вино этой страны. Он любит национальные блюда тех стран, в которых бывает. Он страшно любопытный, он это ценит. И поэтому Мазина стала звонить каким-то своим тетушкам, бабушкам, дедушкам и выспрашивать старинные рецепты, и сама в первый раз многое очень сделала. Она такое вино достала – настоящее, деревенское, я был потрясен просто. Это для нее целая операция была. Это было пиршество! Джульетта – и повариха замечательная, и человек замечательный, умница, они с Феллини все время подкалывали немножко друг друга. Потом начали о фильме спорить: «Вот правильно Эудженио тебе сказал…» – она взяла меня в союзники. Они оба такие хорошие люди были!

Надо сказать, винцо было очень крепенькое. И мы пошли прогуляться к морю. Для меня было тепло, а он поеживался, даже пиджака не снимал. Мы вышли на пляж, у них пляж выходил прямо в море. И я полез в воду.

Волков: Вы разделись?

Евтушенко: Да, конечно. Мазина осталась дома, советовала быть осторожней. А Феллини пошел. И у меня свело ногу. Так Феллини прыгнул в воду, только пиджак сбросил, даже в ботинках. Слава богу, я недалеко заплыл, но все-таки это было дико больно, неостановимая боль. И Феллини всадил пятерню свою с ногтями прямо мне в ногу, и сразу всё прошло. Потом у меня целый месяц не сходили пять точек на икре.

Волков: Автограф Феллини?

Евтушенко: Да! Я написал стихотворение, оно так и называется – «Автограф Феллини». Я его уже в Риме начал показывать всем, задирал штанину. И уже в Москву приехал, а у меня всё еще видно – и там показывал. Тут уж я наследник Пушкина – люблю прихвастнуть. А было чем, кстати!

Но если говорить всерьез, мне у Феллини больше всего нравятся «Ночи Кабирии» и « La Strada» – это мои его любимые фильмы. Там он гений. Везде. Я ставлю вкус своим студентам, например, по итальянским двум фильмам. По фильму «Похитители велосипедов» и по «Ночам Кабирии». А Мазина – это женский Чарльз Чаплин. У нас, пожалуй, такого уровня есть только одна актриса – Инна Чурикова. Она одна, может быть, достигает такого уровня волшебства. А Феллини, конечно, гений, гениальный человек. Как Мидас. К чему бы он ни прикоснулся – всё становится золотым. Даже если это фильм, который мне не очень нравится, как «И корабль плывет…», например, – а у него появляется какой-то совершенно феноменальный носорог. Чего стоит один этот носорог! А чего стоит павлин во время снегопада в «Амаркорде»! Понимаете, Феллини против ханжества церковного, но он верующий человек. Это чувствуется. Феллини понимает разницу между настоящей, внутренней верой и внешней ритуальностью, и это защита веры своей.