Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

И конечно, почему бы не разоблачить Америку, которая мне никогда и не снилась.

Волков: Тут вы следовали модели Маяковского.

Евтушенко: А дальше шло:

Волков: А это уже Кирсанов.

Евтушенко: Кирсанов чистый. Это и было мое первое опубликованное стихотворение.

Волков: А какова была ваша реакция на это первое напечатанное стихотворение?

Евтушенко: Я в восторге был, что вы! Я купил штук пятьдесят экземпляров – сколько было в киоске – и раздавал всем на улице.

Я же первый раз видел напечатанными свои стихи! Причем я соревновался с Семеном Кирсановым, потому что прочел, что он как-то напечатал свои стихи в один день в четырех газетах. Это были «датские стихи» – к датам так называемым. А я к какой-то дате написал пять стихов. И напечатал их в один и тот же день! Я так был горд тогда, что я его переплюнул! Я просто играл с рифмами, я развивал…

волков:…поэтическую мускулатуру.

Евтушенко: А когда я пришел к Семен Исаакычу, он мне сказал: «Книжка твоя, – это были мои „Разведчики грядущего“, – плохая, но ты способный, у тебя есть что-то, и ты держись за это. Но, Женя, поэзия – это не просто мчащийся по замкнутому кругу мотоциклет или карусель. Поэзия, – он правильно мне сказал, – это скорая помощь».

Волков: Да, хорошие слова. Но, возвращаясь к вашей первой публикации, – как на нее отреагировали мама, знакомые пацаны? Ведь вы же были пацаном, которого вдруг напечатала такая популярная газета, как «Советский спорт»!

Евтушенко: Во-первых, у меня очень много денег стало. Я получил 350 рублей за первое стихотворение. 350 рублей! У меня мама получала 700 рублей в месяц и держала всю семью. А я что… Я слышал, что поэты должны обязательно праздновать публикации. И в это же время меня как вратаря футбольной команды молодежной – я играл в «Буревестнике», взял три пенальти – один из тренеров «Динамо» увидел. «Приходи, – говорит, – покажу тебя Якушину». Тот был тогда в «Динамо» старшим тренером.

В общем, это приглашение совпало с тем, что я получил первый гонорар. Я решил, что надо отпраздновать. Я пригласил двух девочек-белошвеек – они были постарше, чем мы, им было уже по восемнадцать лет – и своего друга ближайшего Дихана, сына дворника-татарина нашего.

Вот мы пошли в ресторан – тогда он назывался то ли «Пекин», то ли уже «Будапешт» – на Петровских линиях. Обычно мы пили ситро, были такие пакетики: бросишь их в воду, они зашипят, и получается ситро у тебя в стакане. И в ресторанном меню я увидел: сухое вино – и попросил его, думал, что оно будет в пакетиках. Я же первый раз в ресторан попал. И вдруг мне приносят бутылку! Но официант попался замечательный, он стал потом моим другом на долгое время. Я ему говорю: «Я же вас просил сухое вино!» Он на меня так посмотрел и сказал: «Вы знаете, оно всё кончилось сегодня, только мокрое осталось».

У меня были три огромные сторублевки, большущие, как уши у слона, и я дал ему на чай… сто рублей! Вы представляете, какие это были деньжищи? Бутылка шампанского стоила в ресторане – это я хорошо запомнил – двенадцать рублей. А я шлепнул ему на чай сто!

Волков: Гульнули!

Евтушенко: А официант отозвал меня в сторону и сказал: «Молодой человек, я вижу, вы сегодня первый раз в ресторане. Можно, я дам совет? Даже если у вас будет хорошее, очень-очень хорошее обслуживание, все равно не давайте столько. Двадцать процентов – самое большее. Больше не нужно. Если просто хорошее, то пятнадцать процентов. Но если терпимое, то десять. Потому что никто вас уважать за это не будет, за вашей спиной только будут над вами смеяться». Он мне дал хороший совет тогда.

Волков: Практический совет на всю жизнь…

Волков: А вы сами как относитесь к выпивке? По-моему, у вас с молодых лет к водке настороженное отношение.

Евтушенко: Потому что я видел, сколько людей спивались на моих глазах. Когда мы работали на фабрике на станции Зима, маленькая была фабричка. Мы там работали понемножку, делали гранаты или что-то подобное. Нам всем давали по сто грамм водки, потому что холодно было в цехах. И я видел, как люди просто спиваются и гибнут. На меня это производило всегда очень тяжелое впечатление.

Волков: Но ведь от русского поэта все – и иностранцы в первую очередь – ожидают, что он будет пить очень серьезно, да?

Евтушенко: Да. Но я и в карты бросил играть, и водку пить. Она мне не нравилась просто по вкусу. Вот я не представляю вас сильно выпившим. А вы бывали сильно выпивши?

Волков: О-о! Во-первых, я сильно пил в консерватории. Я начинал как скрипач и даже в консерватории еще учился как скрипач. Я учился, кстати, в одном классе с Владимиром Спиваковым и у одного профессора. Про нас так и говорили: «Спиваков и Волков». Причем я хорошо играл. Я даже концерты сольные давал.

Евтушенко: А я не знал, что вы были скрипачом… А сейчас вы можете играть?

Волков: Нет, я, как приехал в Америку, не открыл футляра…

Евтушенко: Но вы же можете сыграть?

Волков: Могу еще, наверно. Хоть прошло уже много лет… Относительно выпивки – помню очень хорошо, как напился, помню себя сидящим в общежитском туалете… Сижу и не могу подняться. Дверь открывается, чувак заглянул и закрыл опять дверь. Я думаю: что же он, гад, видит же, что человек в беде… Потом опять дверь открывается, уже двое – берут меня за руки за ноги и выносят. Тогда я подумал: э, нет, что-то я далеко зашел…

А потом второй раз, здесь уже, в Америке, очень сильно мы стали пить с женой Марианной. По бутылке коньяка на двоих каждый день. Но тоже завязали.

Евтушенко: Вообще с американцами, такими чистыми, невозможно пить.

Какая-то другая культура у них даже пьянства.

Волков: Меня смешат в американских фильмах сцены, когда они хотят показать разгул такой и говорят « one drink !» – пум-пум, « two drinks !» – пум-пум, « three drinks» … Хотя нет, такого безобразия они уже не могут показать, больше двух в американских фильмах никогда не выпивают. Это уж совсем разгул запредельный, супералкоголизм. Так маленькими порциями и пьют. А вот стакан водки – это им слабо.

Евтушенко: А мы ходили с Юрой Казаковым, и меня спасли тем, что предупредили: тебе дадут спирт чистый спиртом же и запить. И я хлопнул! Но я уже себя внутренне настроил. Зато потом я и спал…

«Мы сто белух уже забили…» я написал, когда мы тройной одеколон пили – и хорошо было. А потом, когда я жил в Абхазии – я долго там жил, – я сам делал вино.