Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Это действительно первый и последний случай.

Евтушенко: А после приехал еще Симонов, когда Калатозов предложил ему написать сценарий о Кубе, – Фидель ведь тогда очень был популярной фигурой. И даже в Америке, между прочим. Когда я был первый раз в Америке, я познакомился с одной девочкой, с которой у меня был некоторый роман. Нас соединило то, что и на ее груди – чуть более красивой, чем моя грудь, – был значок с Фиделем Кастро.

Алексеев мне рассказывал про первое исполнение «Интернационала» на Кубе – я в это время отлучался, уезжал куда-то. Он был там уже первым секретарем, но на самом деле был главным в посольстве. Кастро сказал ему, что сегодня будет сюрприз. Это было после высадки десанта «гусанос» в заливе Плайя-Хирон. Пришел какой-то оркестр маленький, из старичков всяких, профсоюзных каких-нибудь забастовщиков бывших, и они сыграли с грехом пополам «Интернационал». Вот и всё.

Волков: Этим жестом Кастро заявил всему миру, что Куба окончательно становится коммунистической страной.

Евтушенко: А я говорил американцам всегда, что они сами сделали Фиделя коммунистом.

Волков: Многие американские исследователи сейчас приходят к такому же выводу, должен вам сказать.

Евтушенко: Ну вот видите… Фидель был неповторимо обаятелен! Он был подлинно новым человеком – новым для нас, но новым и для Запада. И эта его человеческая новизна во многом не потускнела и по сию пору. Во всяком случае, для меня.

Волков: Расскажите и о Че Геваре, потому что он меня очень интересует.

Евтушенко: Он был очень красив, это правда. Но в нем было то, о чем Блок писал: «То роковое все равно, / Которое подготовляет / Чреду событий мировых…» У него была обреченность в глазах. Жертвенность и обреченность. Мы разговаривали с ним потому, что работали над сценарием для фильма «Я – Куба». Работа эта состояла в изучении материалов – как подготавливалась революция. Практически там о Фиделе ничего нет, это еще даже дофиделевская предыстория, студенческое движение антибатистовское. И мы нигде не ошиблись в истории. Эту картину изучают во всех киношколах, потому что с точки зрения операторского мастерства – это просто шедевр. Шедевр Урусевского.

Волков: Мартин Скорсезе финансировал восстановление фильма в 2007 году?

Евтушенко: Совершенно верно, Скорсезе и Фрэнсис Коппола. Кстати, на Кубе открыта прекрасная киношкола. И я исполнил свою мечту: я показал там оба своих фильма – не только «Детский сад», но и «Похороны Сталина». С огромным успехом.

Волков: Но ведь тогда на Кубе царил правоверный социализм…

Евтушенко: Да, и очень было непросто показать такую картину, как «Похороны Сталина». Не просто… А все-таки ее показали. Я поставил это условием своего возвращения. Потому что некоторое время я не то чтобы был persona non grata , но все знали, что я был другом Эберто Падильи…

Волков: Поэта, который был сначала арестован Фиделем, а потом выслан.

Евтушенко: Да, недолго он там был в тюрьме… Это был мой близкий друг. Эберто и у нас жил, я его описал. Он написал книжку о России «Железные березы». Он никогда не был контрреволюционным поэтом, просто скептиком был, больше ничего. Просто он говорил то, что не всем нравилось. Он был довольно горький по натуре человек. Но очень хороший. Я написал о нем личное письмо Фиделю Кастро [71] Также в защиту Э. Падильи выступили Жан-Поль Сартр, Хулио Кортасар, Ма рио Варгас Льоса. . Его освободили и дали ему возможность уехать, когда он решил это сделать сам. Его не изгоняли с Кубы. И в Америке он очень страдал. Надо было бы его пригласить обратно, а кубинские власти хотели, чтоб он им написал. Но он очень был самолюбивый, не хотел просить. Часто и наши политики так поступают: требуют, чтоб ты первый сделал шаг… Надо проще к этому относиться и по-человечески. В конце концов, милосердие справедливее самой справедливости.

Волков: Возвращаясь к Че Геваре…

Евтушенко: Че Гевара был человек очень искренний, писал стихи – не очень хорошие, но по натуре он был поэтом. Мы разговаривали с ним целую неделю. Он давал нам время от двенадцати ночи до четырех утра, а потом шел спать. И уже в семь часов вставал, уже ехал. Он был министром тяжелой промышленности и работал как вол.

Я был в Боливии, в той деревне, где его убили. Его предали крестьяне, те самые, во имя которых он сражался. Там что произошло? К Че Геваре и его людям население относилось очень неплохо. Партизан кормили, давали молока, давали кров. А следом за ними, по горам, шли карательные отряды, которые насиловали, убивали… То есть его экспедиция приносила крестьянам несчастье. А относительно, так сказать, мечт о каком-то там будущем марксизма…

волков:…то беда была рядом, а не счастливое будущее.

Евтушенко: Да. Боливийцы не хотели меня там видеть. Туда, в эту деревню, очень трудно было попасть. Добраться можно было только на конях. Вот как в Гранд-Каньоне: там есть такие тропиночки, что вы должны бросить поводья, и кони вас доведут. Вы ни в коем случае не должны дергать за поводья. И то же самое там было, в Боливии, только нам с боливийским поэтом Педро Шимосе – японского происхождения боливиец – не давали лошадей. Они очень не любили корреспондентов, потому что им было стыдно, что они предали Че Гевару. И мы сидели с Педро, честно уж говорю, пили, и я ему читал свои стихи, а он мне свои. И крестьяне спросили, кто я. Я говорю: «Я не корреспондент. Мы поэты». Они не знали такого слова! Но когда я стал читать им свои стихи, они услышали в этом музыку, поняли: «Так ты cantante !» – то есть певец! И мы подружились, они дали нам коней, и мы поехали в деревню, где убили Че. Ла Хигера она называется. Че Гевара сидел за столом, когда вошел офицер, который его нашел. Че Гевара был ранен, у него была прострелена нога. И офицер скомандовал: «Встать!» Че сказал: «Я не буду вставать!» И тот в него сразу выстрелил. Потом отрубили его руки и послали в доказательство того, что это действительно Че Гевара…

Волков: А он в самом деле производил такое магнетическое воздействие своей личностью?

Евтушенко: Невероятное. Невероятное.

Волков: Но почему он не остался строить лучшее общество на Кубе? Почему ему нужно было отправиться умирать в Боливию?

Евтушенко: Потому что он болел мечтой о мировой революции.

Волков: А вот не от скуки ли такой мирной, созидательной, условно говоря, жизни он убежал?

Евтушенко: Ну как вам сказать… Он работал очень много. Но он не был таким вождем, как Фидель, – тот получал удовольствие от выступлений, от общения с народом. А Че Гевара был человеком дела. Он мечтал о деле.