Евсей Яцовскис - Забвению не подлежит

Нам повезло — мы расквартировались на родине Льва Николаевича Толстого. Природа здесь необычайно живописна — покрытые лесом холмы, затененные долины, многочисленные речки и ручейки… И среди всей этой прелести — белокаменный двухэтажный дом, в котором жил великий русский писатель. С благоговением прошла группа командиров нашей дивизии по комнатам, где он когда-то творил, где родились «Война и мир», «Анна Каренина», «Живой труп» и многие другие бессмертные произведения. В полукилометре от дома, в лесу, на краю оврага мы долго стояли, склонив головы над скромной могилой Толстого. В мемориальном музее-заповеднике все напоминало об этом гиганте мысли, гении русской и мировой, литературы.

Но, увы, не только о нем! В августе 1942-го здесь еще многое напоминало о том, что год назад в Ясной Поляне «погостила» гитлеровская солдатня, к которой как нельзя лучше подходили слова самого Толстого: «Это была толпа мародеров, из которой каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые казались ему ценны и нужны». Варвары двадцатого века приходили в бешенство от самого факта существования русской культуры, и они уничтожали все, что было связано с памятью Льва Толстого, — предали огню уникальную мебель, превратили в развалины здание, где еще в прошлом веке писатель открыл школу для крестьянских детей, наконец, как истинные «культуртрегеры» (дословно — носители культуры), унесли с собой ценные картины, ковры, иные реликвии, хранившиеся в музее.

Рассказы людей были полны ужасных подробностей об убийствах, грабежах, о командах поджигателей. На каждом шагу — следы бесчинств оккупантов.

Как результат всех этих впечатлений и раздумий в моем блокноте появилась такая запись:

«Любой ценой необходимо смести с лица земли немецкий фашизм, ибо только при этом условии будут спасены сокровищницы мировой культуры, в том числе и немецкого народа, давшего нам великих людей — Гете, Шиллера, Гейне, Баха, Бетховена…»

В музее Л. Н. Толстого побывало большинство воинов литовской дивизии, и приходили они сюда не только как любознательные экскурсанты. Многие наши красноармейцы помогли в восстановлении разрушенной и оскверненной гитлеровцами святыни русской культуры, участвовали в строительных работах, в ремонте и реставрации некоторых построек усадьбы.

Тем временем жизнь дивизии на новом месте текла своим чередом…

Приведу некоторые выдержки из моих записей в блокноте, которые в какой-то мере отражают настроения, думы тех дней не только автора этих строк, но и подавляющего большинства воинов, рассказывают о наших делах.

«…По сообщениям печати, премьер министр Великобритании У. Черчилль 8 сентября выступил в палате общин и о своих переговорах в Москве, в частности, сказал: „Я верю — мне удалось дать Сталину почувствовать, что мы являемся хорошими и преданными товарищами в этой войне. Но это докажут дела, а не слова…“

Что верно, то верно! Однако настоящих дел со стороны союзников пока что-то еще нет. Подождем открытия, второго фронта. Поживем — увидим!»

«…Дивизионная газета „Родина зовет“ поместила стихотворение литовской народной поэтессы Саломеи Нерис под названием „Жди меня“. Оно написано по мотивам одноименного поэтического произведения К. Симонова, однако является не переводом, а самостоятельным произведением, пронизанным глубоким лиризмом.

Бойцы переписывают стихотворение Саломеи Нерис, учат его наизусть».

«…В полках продолжается интенсивная боевая подготовка. Учебные стрельбы показали хорошую выучку личного состава. Знаменательно, что артиллеристы упражняются в стрельбе, используя в качестве мишеней немецкие танки, подбитые в окрестностях Тулы в конце 1941 года…

Были организованы занятия по стрельбе и для работников штаба дивизии, в которых также участвовали сотрудники Особого отдела. Упражнялись из личного оружия и автомата системы ППШ. Условия стрельбы из автомата: 4 одиночных выстрела; положение лежа без упора; дистанция 150 метров; грудная мишень — 12 кругов; оценка: 16 очков — удовлетворительно, 20 — хорошо, 25 — отлично.

Лучше всех (33 очка) стрелял командир дивизии генерал-майор Ф. Балтушис-Жямайтис. Второе место занял майор П. Саргялис — 32 очка. Я выбил 31 очко, оказался третьим, вызвал удивление у кадровых командиров и заслужил похвалу комдива:

— Берите пример с чекистов, как надо стрелять!

Для меня самого этот мой успех не был неожиданным. Во время срочной службы в 1-й стрелковой велосипедной роте 9-го пехотного полка литовской армии неплохо овладел искусством стрельбы, и мне даже был предоставлен отпуск в порядке поощрения за меткость во время полковых упражнений — из 60 возможных я тогда выбил 58 очков».

«…За героизм, стойкость, дисциплину и организованность, проявленные в боях против гитлеровских захватчиков, 201-я латышская стрелковая дивизия преобразована в 43-ю гвардейскую латышскую стрелковую дивизию с вручением гвардейского Знамени! Центральный Комитет Компартии Литвы и правительство Литовской ССР сердечно поздравили братьев латышей с этой высокой и заслуженной оценкой их боевых подвигов. Вот с кого нам предстоит брать пример!

Немало литовских бойцов нашей дивизии принимало участие в 1941 году в сражениях под Москвой в составе латышской стрелковой дивизии. Среди них был старшина взвода охраны отдела Йонас Андрюшкявичюс, для которого это сообщение было особенно приятно. Он радостно повторял:

— И наши боевые дела у Наро-Фоминска отмечены!»

«…Вернулся из деревни Ломинцево Щекинского района, где расположен 156-й стрелковый полк, и на своем рабочем столе нашел два письма, полученные по адресу нашей новой полевой почтовой станции № 1985. Пишут жена и сестра. Любой фронтовик поймет, какая это радость!»

По службе у меня под Тулой была относительная передышка — сложных происшествий не было. В выдавшееся свободное время я много рисовал, особенно удавались дружеские шаржи на своих товарищей по работе. Пользовался при этом мягким карандашом или углем, реже акварелью, тушью. Лучше всего, по-моему, удалось передать наиболее характерные черты Владаса Крестьяноваса, Ромаса Целковаса, Пранаса Лепы и Стасиса Валайтиса. Неплохо получились шаржи на Юозаса Барташюнаса и прокурора дивизии Михаила Мицкевича, но не дерзнул им тогда показать — думал, что могут не понять и, чего доброго, обидятся…

Только в 1970 году, поздравляя генерал-майора Ю. Барташюнаса с 75-летием со дня рождения, решился преподнести юбиляру нарисованный во время войны шарж. Он принял его как самый дорогой подарок. Не обиделся на такой же подарок и М. Мицкевич.

В Ясной Поляне довелось исполнять поручения, которые со следственной работой ничего общего не имели. Вызвав меня, Ю. Барташюнас спросил: