Валентин Бережков - Страницы дипломатической истории

За двадцать минут до назначенного времени я запер папку в сейф, взял блокнот, положил в карман несколько карандашей и вышел из своей комнаты в длинный коридор с высокими окнами, смотрящими во внутренний дворик. Поскольку нарком имел кабинет не только на Кузнецком мосту, но и в Кремле, у меня было удостоверение, по которому можно было проходить всюду. Однако оно не годилось для крыла здания, где находились апартаменты И. В. Сталина. Туда вел отдельный коридор, где стоял постовой, и тут требовался особый пропуск, о котором полагалось позаботиться заранее.

В приемной, куда меня направил дежурный охраны, стоял стол, покрытый белой скатертью. На краю стола высилась батарея бутылок с минеральной и фруктовой водой. На большом черном металлическом подносе, разрисованном яркими цветами, были перевернуты вверх дном чистые стаканы. Стол окаймляли ряды венских стульев. Больше ничего в комнате не было. Я сел за стол и стал ждать. Минут за пять до начала беседы — она была назначена на 15 часов — вошел дежурный и пригласил меня пройти в кабинет Сталина. Когда я проходил через комнату дежурного, дверь из коридора открылась и вошли Корделл Хэлл, Аверелл Гарриман и Чарльз Болен. Я поздоровался с ними и, не задерживаясь, прошел в кабинет. Я заметил только, что дежурный пригласил американцев в приемную, из которой я только что вышел.

Кабинет Сталина был обставлен по-деловому. Письменный стол с разноцветными телефонными аппаратами находился напротив входной двери. К нему примыкал маленький столик и два глубоких кресла, обтянутых темно-коричневой кожей. Вдоль стены, где был укреплен продолговатый ящик с вытягивающимися, подобно шторкам, картами, находился длинный стол для заседаний, покрытый зеленым сукном. Вокруг него было множество стульев для участников заседаний. За этим же столом Сталин обычно принимал иностранных собеседников. Над письменным столом висело увеличенное фото В. И. Ленина, читающего «Правду». На других стенах — портреты выдающихся русских полководцев: Суворова, Кутузова, Нахимова.

В кабинете, видимо, закончилось какое-то совещание — там было несколько членов Политбюро и группа незнакомых мне людей. Все они уже встали из-за стола, а Сталин прохаживался по ковру. Обернувшись в мою сторону, он слегка кивнул и сказал находившимся в кабинете лицам:

— Американцы уже здесь, нам надо заканчивать, я вас не задерживаю…

Все, не мешкая, разошлись. Остался только Молотов. У меня был заготовлен текст краткого сообщения для печати о встрече с Хэллом. Я показал его Сталину. Он быстро пробежал глазами несколько строк и сказал:

— После беседы покажите Молотову, он решит. Подойдя к письменному столу и нажав кнопку звонка, добавил:

— Ну, пора… Вошел дежурный.

— Зовите, — бросил Сталин.

Через несколько секунд в кабинет вошли Хэлл, Гарриман и Болен. Хэлл — сухой, высокий, с седой лысеющей головой — был одет в строгий черный костюм. На белоснежной, туго накрахмаленной рубашке выделялся темный галстук в светлую полоску.

Сталин вышел навстречу Хэллу, протянул руку. Потом поздоровался с Гарриманом и Боленом. Взяв Хэлла под руку, подвел к Длинному столу. После взаимных приветствий все расселись. Сталин занял место на краю стола, но не с торца, а со стороны стены с картами, на втором стуле с края. Указав на стул напротив, он предложил его Хэллу. Молотов расположился с торца стола, как бы на председательском месте. Я — справа от Хэлла, а Болен и Гарриман — слева от государственного секретаря. Слева от Сталина стул так и остался пустым.

Обращаясь к Хэллу, Сталин еще раз приветствовал его по случаю приезда в Москву и спросил, как он перенес далекое путешествие.

— Вполне благополучно, вопреки моему ожиданию, — ответил Хэлл, слегка улыбаясь, и пояснил: — Я впервые в жизни воспользовался воздушным транспортом, к которому отношусь недоверчиво. Чтобы поменьше быть в воздухе, Атлантику пересек на крейсере. Тем временем персональный самолет президента «Священная корова», который господин Рузвельт любезно предоставил в мое распоряжение, перелетая из США в Северо-Западную Африку. Оттуда мы отправились по воздуху через Каир, Персидский залив и Тегеран…

Сначала разговор шел на отвлеченные темы — о погоде, о видах на урожай. Потом Хэлл принялся делиться своими московскими впечатлениями. Выразив удовлетворение по поводу пребывания в советской столице, он сказал, что его давнишняя мечта посетить Советский Союз наконец сбылась. Хэлл добавил, что побывал на многих международных конференциях, но впервые в жизни он встретил такое гостеприимство и внимание, как здесь.

— Я не ожидал услышать от вас так много хвалебных слов, — ответил Сталин, улыбаясь. — Ну, что же, давайте теперь перейдем к делу.

Хэлл согласился и сказал, что, по его мнению, одной из самых важных функций настоящей конференции в Москве является подготовка встречи между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем. Эту встречу, добавил он, будет приветствовать американский народ, так же как и народы всех стран, участвующих в войне против фашизма. Затем Хэлл вручил Сталину послание президента Рузвельта относительно места встречи.

Прочтя русский перевод послания, Сталин передал его Молотову и заметил, что, прежде чем дать ответ, необходимо продумать вопрос и проконсультироваться с коллегами. Молотов также прочитал послание и сказал, что в настоящее время на фронте происходят крупные военные операции и все высокопоставленные гражданские и военные деятели Советского правительства единогласно придерживаются мнения, что Сталин не может сейчас вообще выезжать из страны. Во всяком случае, он должен отправиться лишь в такое место, где будет обеспечен ежедневный контакт с Москвой.

Сталин кивнул в знак согласия и сказал, что, учитывая все это, быть может, следовало бы немного отложить встречу руководителей трех держав хотя бы до весны будущего года, когда, по его мнению, город Фербенкс на Аляске мог бы оказаться подходящим местом.

— И президент, и я сам, — возразил Хэлл, — глубоко убеждены, что именно сейчас самое подходящее время для встречи. Этого требует вся международная обстановка. Если такая встреча сейчас не состоится, то это вызовет глубокое разочарование среди народов союзных стран. Зато в результате такой встречи было бы достигнуто единство трех великих держав, что способствовало бы их сотрудничеству в войне и развитию их отношений в послевоенный период.

— Если мы будем ждать до конца войны, — продолжал Хэлл, — и только тогда сформулируем и согласуем основы послевоенной международной программы, то народы во всех демократических странах разбредутся в разные стороны, разногласия их усилятся, и этим воспользуются различные элементы и отдельные представители общественных групп, так же как и некоторые личности. В таких условиях, во всяком случае для Соединенных Штатов, будет очень трудно проводить соответствующую послевоенную программу и сплотить и объединить силы, которые требуются для ее поддержания. Сейчас положение совершенно другое, и если теперь кто-либо даже из довольно высокопоставленных деятелей Соединенных Штатов заявит, что он против разработки послевоенной программы, то он сразу же себя дискредитирует и будет выброшен за борт.