Ирина Гуро - Ольховая аллея

Клара сидит с товарищами в этом кафе, которое совсем не изменилось. Она всегда любила его потому, что летом оно напоминало ей Париж: широкая открытая терраса, столики стоят прямо на улице. И поток гуляющих… Теперь терраса пуста, ветер гоняет по ней пестрые рекламные листки, которые всучивают на улице прохожим агенты страховых компаний и фирм.

И вдруг на площади происходит какое-то движение, толпа вытягивается в шеренги вдоль тротуаров. Все лица обращены к мостовой. Одновременно слышится дробь барабана, такая четкая и тревожная, словно приближается глашатай с вестью о войне. Но это всего-навсего маленький отряд юношей в коричневых рубашках. Просто какой-то спортивный ферейн. И все же не так просто: видно, что юноши прошли хорошую военную выучку. У них к поясам прицеплены длинные ножи в кожаных ножнах. И запевают они не какую-нибудь «Деревенскую польку», а «Стражу на Рейне». Их лица не светятся тем ясным светом, который присущ юности, той улыбкой, иногда задорной, иногда мечтательной, которая должна же хоть изредка пробежать по лицу такого вот юнца, хотя бы от удовольствия идти с товарищами по вечернему городу после спортивных занятий. Если это действительно спортивные занятия, а не другие. Не «Спеши, солдат, на поле славы!». А дробь барабана так четка и как-то угнетающа. И молодые голоса не протягивают, а рубят музыкальные фразы «Стражи на Рейне». Словно колют дрова. Или… Или это отстукивает пулемет?

И почему нарядная публика этого фешенебельного района так жадно всматривается в идущих? Машет им платками и шляпами. Словно связывая с ними какие-то надежды. Или расчеты? Может быть, в этих рядах и знакомые мальчики из Биркенвердера?

Германия сегодня — какая она? Что можно ожидать от правительства, если президентом избран Пауль фон Гинденбург, престарелый вояка, за которым все еще тащится пыльный шлейф легенды о битве при Танненберге. И под дымовой завесой патриотических сказаний и исторических аналогий консолидируется буржуазия. В черной тени, отброшенной Локарнскими соглашениями, копошатся застрельщики новой войны. А из Мюнхена доносятся все громче, все азартнее голоса оголтелых реваншистов и трубадуров национал-социалистской революции. Штурмовые отряды разрабатывают пышные ритуалы многолюдных демонстраций. Пока что демонстраций…

Все тот же старый враг, который скрывает свое истинное имя «империализм», называя себя то «техническим прогрессом», то «духом нового века», то «радетелем малых стран» выпускает своих новых чудовищ. Они до времени прячут острые зубы и железные когти, и расточают сладкие улыбки с оркестровых площадок локалей, и рассыпают обещания: покончить с безработицей! Смести универсальные магазины — бич мелкого буржуа! Уничтожить ростовщиков! Порвать цепи Версаля! И все это быстро, одним мановением короткопалой руки, выглянувшей из манжета коричневой рубашки!

Рабочие готовы дать отпор: строются в колонны «Красных фронтовиков», организации самообороны. Тысячные толпы подымают сжатые кулаки с возгласом «Рот фронт!» на митингах в Люстгартене, в Веддинге, и Нойкельне, где звучат голоса Вильгельма Пика и Эрнста Тельмана. Где бурно приветствуют «нашу Клару», волосы которой стали белыми, но дух все так же молод. И с тем же молодым запалом она зовет: подымайтесь против фашизма!

Ощущение близкой опасности заставило тяжело больную Клару выступить в Москве на пленуме Исполкома Коминтерна. Она сделала доклад об опасности фашизма в Германии. Клара не захотела никому передать возможность и обязанность произнести с высокой трибуны слова предостережения. Она прочла свой доклад сидя, потому что болезнь сделала ее совсем слабой и она боялась упасть.

Но через некоторое время Клара опять ездит по странам Европы. Многотысячные собрания на площадях и стадионах и простые беседы в маленьких кафе, где женщины сидят со своим вязаньем, а мужчины бросают игральные кости. Казарма новобранцев — молодые лица с любопытными глазами, в которых еще не отразилась война. Площадка парка в веселый воскресный день и железная палуба военного судна. И трибуна рейхстага.

Клару Цеткин избрали председателем Исполнительного Комитета МОПРа. Организация, носившая это короткое название, быстро ставшее известным, распространяла свое влияние на весь мир. Она входила под холодные своды дворцов юстиции, где творилась расправа с борцами революции, и часто спасала их или смягчала их участь, — так велик был авторитет международной организации и ее председателя. Проникала за стены тюрем и поддерживала жизнь тысяч политических заключенных.

Она раскрывала тайны злодеяний правителей и отдавала их суду человеческой совести. Она подхватывала последнее слово осужденного неправедным судом и делала его достоянием гласности. И принимала под свою заботливую руку вдов и сирот героев, павших жертвой белого террора. Посланцы этой организации добирались до камер пыток и залов секретных судилищ и предавали гласности преступления реакции. Иногда сила мирового общественного мнения останавливала топор, занесенный палачом, или разбивала кандалы осужденного на вечную каторгу.

Клара проснулась рано и не сразу поняла, где она. Несмотря на опущенные жалюзи, своим обостренным слухом она уловила скрежет кофейной мельницы, долетавший с кухни маленького отеля, и монотонные выкрики уличных продавцов газет.

И сразу вспомнила: да, сегодня… Сегодня она снова взойдет по ступеням рейхстага. И множество ненавидящих глаз устремится на нее: нацисты получили огромное большинство на выборах. Магнаты промышленности не скупились на финансирование гитлеровской партии в избирательной кампании, а социальная демагогия была той лошадкой, на которой въехали в рейхстаг Геринг и прочие.

Клара радовалась тому, что сможет сказать им в лицо то, что она твердила давно, что высказала в десятках статей и выступлений. Хватило бы только физических сил!

Ей остро захотелось очутиться у себя в московской квартире. Она закрыла глаза и так ясно приняла в себя покой и уют небольших комнат, где ее окружали лица близких.

Но и в это тихое пристанище постоянно врывались жаркие опасные ветры, бушующие над ее родиной. Переступая порог Клариного дома, ее земляки радовались встрече с Кларой. Но эмоции только сопутствовали главному: друзья приезжали за советом. И этот совет был действенным, потому что Клара чутко слушала и тонко понимала приметы времена.

И однажды вечером против нее сидел сорокалетний человек, в мужественном облике которого Клара угадывала дорогие ей черты Эммы, подруги, давно уже покоящейся под сенью кладбищенской ивы на окраине Штутгарта.

Сын Эммы Тагер, Лео, сидел за столом, покрытым русской льняной скатертью, с самоваром — подарком тульских мастеров, с чашками, торжественно преподнесенными работницами Дулевской фабрики.