Герхард Шредер - Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

Вечером, когда к нам, в Дом Вилли Брандта, начали поступать первые предварительные результаты, я впал в состояние эйфории, к которой примешивалось чувство глубокого удовлетворения — и оно стало разрядкой после нервного напряжения, в котором я пребывал с мая месяца. Меня уже все списали со счетов — как вдруг показалось, что опять все возможно. Патовая ситуация. Вот этого никто не ожидал.

Между прочим, эйфория охватила не только меня. Она распространилась по всем помещениям в Доме Вилли Брандта, где мы проводили ночь после выборов. Когда я участвовал в телевизионном обзоре «АРД» и «ЦДФ», уже было ясно, что дело идет к созданию большой правительственной коалиции. Я считал важным немедленно и однозначно заявить, что формирование правительства будет невозможно без СДПГ или вопреки СДПГ. Я хотел, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений: ХДС/ХСС вступят в предполагаемую коалицию как проигравшая сторона, и это должно отразиться в коалиционных соглашениях по правительственной программе. СДПГ — столь же сильная, как ХДС и ХСС, вместе взятые, — вступает в переговорный процесс как равноправный партнер с полным осознанием своих прав. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы у ХДС и ХСС возникало впечатление, будто они — «прирожденные государственники, партия власти», а социал-демократы, дескать, должны быть рады тому, что им позволили «поручить».

В последующие дни эйфория развеялась. Но осталось чувство глубокой удовлетворенности. Результаты выборов предопределили создание большой правительственной коалиции. Все прочие конфигурации были бы слишком нестабильны — вне зависимости от того, что СвДП немедленно заявила о своем уходе в оппозицию. Мы, социал-демократы, выиграли, но не победили. А консерваторам, если вспомнить прогнозы аналитиков, надо было еще пережить последствия своего фиаско, которое можно объяснить только несогласием избирателей с их предвыборной программой.

По просьбе Франца Мюнтеферинга я принял участие в коалиционных переговорах. Было ясно, что до тех пор, пока не обсудят все вопросы содержательного характера и не будет согласовано распределение сфер ответственности, я должен настаивать на своем праве возглавить большую коалицию. И в этом мне очень помог Штойбер — своими притязаниями на пост министра экономики и на особую роль в новом правительстве, в ответ на которые наша сторона могла настаивать на своем, продвигаясь по остальным важным направлениям. Требования Штойбера «аукались» в других наиболее существенных пунктах соглашения — таким образом, СДПГ могла пункт за пунктом ставить свою «гербовую печать» на принимаемую правительственную программу. И чем больше Штойбер стремился к полноте власти, тем меньше возможностей оставалось у ХДС/ХСС, чтобы выторговать у СДПГ какие-то уступки по вопросам содержательного характера. А чем дольше и упорнее я настаивал на том, чтобы возглавить правительство, тем выше становилась цена, которой консерваторы готовы были расплатиться за мой отказ.

В итоге была согласована умеренная социал-демократическая программа. В общем и целом такой программой — с незначительной перестановкой акцентов — могло бы руководствоваться и красно-зеленое федеральное правительство. Вот только реализовать ее оно бы не смогло, поскольку соотношение голосов в бундесрате не предоставило бы красно-зеленым такой возможности. Тем самым была определена ближайшая основная задача СДПГ: защищать и последовательно реализовывать на практике курс реформ по программе Agenda‑2010.

Тот факт, что СДПГ уже третий срок подряд играет решающую роль в правительстве и в составе коалиции определяет политику государства, дарит мне чувство удовлетворенности. Значит, все-таки наступила эра социал-демократии, начало которой мы положили в 1998 году. Все это стало возможным потому, что мы не побоялись разработать и поставить на повестку дня [65] В авторском тексте использовано слово agenda (лат.) — повестка дня. проект реформ, необходимых нашей стране, чтобы с уверенностью смотреть в будущее.

Вспоминая семь лет своего канцлерства, я отнюдь не стремился к бухгалтерской точности. Я писал лишь о том, что считаю важным и что поныне остается предметом моих размышлений. И еще: мне хотелось сделать эту книгу полезной, чтобы в будущем можно было использовать предложенные нами варианты решений тех или иных проблем, а также избежать тех трудностей, с которыми нам пришлось столкнуться. Эрхард Эпплер в своей личной классификации определил меня как political animal [66] Political animal (англ.) — политический зверь. — мне нравится это определение. По-моему, оно точное. И будучи таковым, я, естественно, намерен и впредь держать в поле зрения политические события.

Рискуя удариться в патетику, все-таки скажу: будучи канцлером, я всегда действовал, руководствуясь понятиями чести и совести. И сегодня мне приятно получать приглашения со всего мира приехать и поделиться своим опытом. Но тем не менее я прекрасно отдаю себе отчет, что многое из того, что стояло тогда на повестке дня, осталось недоработанным, да и невозможно было разрешить все вопросы — к тому же с запасом на будущее. Нужно понимать, что «доработка» и «последующее улучшение» не должны восприниматься как снисходительное порицание — это просто необходимость, вызванная быстро меняющейся действительностью. И поэтому очень многие из наших начинаний за семь лет моего пребывания на посту канцлера будут, наверное, нуждаться в «доработке» и «улучшениях».

Теперь я больше времени могу уделять своей семье — шустрой и уже не маленькой, с которой любовно управляется моя жена Дорис. У нас трое детей: Грегор — ему только исполнился годик, Виктория — на шестом году жизни и Клара — пятнадцати лет. Не могу представить свою жизнь без этих четырех человек. Когда мы занимались удочерением Виктории и усыновлением Грегора, ни для меня, ни для моей жены не имело решающего значения, кто их родители и в какой стране они родились. И по сей день это так. Однако мне кажется символичным, что родина обоих малышей — Россия, а Клара, появившаяся на свет в Нью-Йорке, имеет американский паспорт. Подбирая фотографии для этой книги, я вновь рассматривал снимок могилы отца, и вдруг мне в глаза бросилась дата его рождения. В тот же день, только почти на сто лет позже, родился наш Грегор! Не могу сказать точно, что так сильно меня взволновало, когда я обнаружил это случайное совпадение дат — я ведь даже познакомиться со своим отцом не успел. Тем не менее я почему-то уверен: он был бы рад, что у него и у его внука день рождения в один и тот же день.

Мысли о моих детях приносят мне радость. И каждый день я радуюсь жизни, потому что у нас есть они. И все же мы с Дорис, как, вероятно, почти все родители, обеспокоены судьбой планеты, на которой растут наши дети. Когда они станут взрослыми, будет ли у них возможность жить в мире? Любая новостная картинка из Израиля или из палестинских районов, из Ирака или из Ирана свидетельствует о неразрешенных проблемах. Человеческие жертвы во имя религиозного фанатизма, растущее безразличие к насилию и бесчеловечности — вся информационная пища, которую мы ежедневно потребляем, влияет и на детскую психику. Никто не в силах оградить детей от этого. И как мне объяснить Кларе, что же там происходит? Что ответить, если она меня спросит: почему беженцы из Африки в поисках лучшей жизни пускаются в путь через море, рискуя утонуть или погибнуть от жажды на корабле?