Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

Васил уже умел рассуждать здраво, а теперь быстро учился искусству обдуманного риска. Он взвесил ситуацию хладнокровно и беспристрастно и принял условия хаджи Василия. Дядя пришел в восхищение и поспешно начал нужные приготовления. На радостях он пригласил не только родню, но и всех друзей и соседей семьи на церемонию и обед, которым собирался отпраздновать это событие. Церемония состоится в монастыре св. Спаса в Сопоте, отец Кирилл, представитель Рильского монастыря в Карлово, будет крестным отцом, а Васил примет при постриге имя Игнатия — в честь крестного отца самого хаджи Василия.

Хаджи Василий радостно суетился, готовясь к великому дню; Васил же хладнокровно хранил полное самообладание. Что бы он ни испытывал, в поведении его не было заметно религиозного экстаза, приличествующего человеку, готовому посвятить себя богу. По свидетельству его двоюродного брата, Васила Караиванова, он вел себя как человек, примирившийся с обстоятельствами. Был конец декабря 1858 года. Семья собралась в монастыре в ожидании вечерни, во время которой должен был совершиться постриг. После вечерни хаджи Василий выразил желание выкурить кальян. Васил послушно достал табак и начал набивать трубку. Двоюродный брат помогал ему, и наливая воду в табак, спросил: «Ты в самом деле хочешь стать монахом?». Ответ Васила прозвучал хладнокровно, сдержанно и без капли энтузиазма: «Ничего не поделаешь. Кто ест монастырский хлеб, тому некуда деваться.» [13] См.: Д. Т. Страшимиров. «Васил Левски: живот, дела, извори». София, 1929, стр. 707. — Прим. авт.

Позже тем же вечером, в присутствии многочисленных друзей и родни, Васил трижды ответил утвердительно на ритуальные вопросы отца Кирилла: «Желаешь ли ты по своей доброй воле стать монахом? Отрекаешься ли от мира? Обещаешь ли хранить целомудрие, отказаться от мирских благ и жить в святой обители?». Затем, исполняя символическую часть ритуала, отец Кирилл срезал у Васила с головы прядь волос, которые с этого дня ему предстояло отращивать — служители восточно-православной церкви не стригут волос. Принявшего постриг монаха торжественно облачили в подобающие его сану одежды, каждая из которых имела символическое значение, и нарекли новым именем. Васил стал Игнатием.

Когда все окончилось, гости уселись за богатую трапезу, устроенную хаджи Василием, а на следующий день вернулись в Карлово. Вместе с ними уехали хаджи Василий и отец Игнатий. Как и прежде, они поселились в метохе св. Богородицы. Через год Карлово посетил пловдивский митрополит, и хаджи Василий был удостоен звания архимандрита, а Игнатий стал дьяконом.

В глазах церкви Васил Иванов Кунчев перестал существовать. Он был мертв для мира. Его место занял отец Игнатий. Однако на деле перемена была чисто номинальной. В церкви молодой дьякон, стройный, с золотистыми волосами, в черной рясе, неземной красоты голосом пел псалмы, привлекая к себе сердца прихожан. Однако стоило ему выйти за порог пропахшей ладаном церкви, он снова становился спокойным и уравновешенным парнем, служкой и конюхом старого скряги, которого юность и таланты Васила интересовали лишь постольку, поскольку он мог извлекать из них выгоду.

Дьякон Игнатий не боялся работы, делал, что скажут, и был готов вынести все, даже душевную пытку, изобретенную хаджи Василием, — он надеялся, что его терпение принесет желанные плоды, и усердно выполнял свои обязанности перед церковью и хаджи Василием. Позднее отец Кирилл вспоминал: «Мой духовный сын был в то время тихим, смирным, благонравным; кажется мне, что он был и боязлив. Когда мы сделали его дьяконом, у него еще борода не росла».

Однако среди тех, кто знал Васила, нашелся человек, которому удалось проникнуть за маску спокойствия и увидеть истину, скрытую от остальных. Этим человеком был Райно Попович, который с горячностью утверждал, что единственное, к чему Игнатий совершенно не пригоден, — это быть слугой божьим. [14] См.: Каракостов, цит. соч. стр. 89. — Прим. авт.

Вскоре, однако, Игнатий начал сомневаться в том, правильное ли он принял решение. Время летело все быстрее, месяц проходил за месяцем, а Россия была все так же далека, — мираж, тающий во времени. Хаджи Василий совсем не упоминал о своем обещании. Возможно, в глубине души он надеялся, что Игнатий увлечется обязанностями, связанными с новым положением, и у него пропадет охота к учению. Если это так, то он глубоко ошибался. Игнатий все еще наблюдал и выжидал; наружно он был все так же послушен и почтителен, но в душе с растущей тревогой спрашивал себя, когда же дядя соберет сумму, нужную для поездки в Россию.

И тут на него обрушился удар. Хаджи Василий объявил, что снова едет в паломничество ко святым местам, в Палестину. Россия закатилась за горизонт, как солнце с наступлением ночи. Путешествие в Иерусалим, конечно же, поглотит все сбережения хаджи Василия, а если что и останется после дорожных расходов, последние крохи уплывут в руки красноречивых попов — смотрителей святых мест, торгующих сомнительными реликвиями.

Нам трудно объяснить себе, как мог хаджи Василий вообразить, что этот чудовищно грубый обман сойдет ему с рук. Если он приписывал терпение и кротость Игнатия слабости характера юноши, то сильно ошибался. Чисто внешнее послушание было оборотной стороной сильной воли и говорило лишь о том, как велика жажда Игнатия к ученью и как далеко он готов зайти, чтобы добиться своего. Он не склонялся перед обстоятельствами, как склоняется камыш под ветром. Он был гибок, как гибка закаленная сталь, которая выдерживает и давление, и удары, не рассыпаясь на куски и не меняя присущих ей свойств.

Хаджи Василия явно не интересовало, что скажет о его планах Игнатий, ибо в положенный день он отбыл ко святым местам, оставив на племянника все дела в Карлово. Игнатием все сильнее овладевало чувство собственного бессилия и негодования. Вскоре оно стало нестерпимым. Отношение Игнатия к хаджи Василию изменилось, по-иному стал он смотреть и на свою судьбу. Терпение было одной из главных черт его характера, однако он хорошо понимал, что существует предел, за которым из добродетели оно превращается в помеху и неразумную трату сил. Бывает, что человек вынужден сложа руки ждать, когда урожай созреет или прилив достигнет верхней точки; но бывает и так, что его судьба зависит от умения совершить решительный поступок в нужный момент. Игнатий обладал способностью чутко улавливать незримые перемены в пульсе времени. Он инстинктивно чувствовал, когда следует выждать, и когда — действовать; мало того, он так полагался на эту свою способность, что редко менял однажды принятое решение.

Шел 1861 год. Много лет спустя, когда жизнь с хаджи Василием казалась ему частью какого-то иного, прежнего существования, он говорил, что этот год стал поворотным в его жизни: «Я посвятил себя Отечеству еще с лета 61, чтобы служить ему до смерти и работать по воле народа» [15] См.: Д. Т. Страшимиров, цит. соч., стр. 161 (письмо Анастасу Хинову). Сходное заявление есть и в письме Данаилу Попову, цит. соч., стр. 70–71. — Прим. авт. . Это утверждение говорит о том, что личная неудовлетворенность дьякона Игнатия была далеко не единственной и даже не главной причиной душевного кризиса, который он переживал в ту пору. После Крымской войны в Турецкой империи и особенно в Болгарии происходили большие перемены, и в этой новой обстановке стремление Игнатия служить своему народу, еще не вылившееся в определенные формы, толкало его к деятельности, не имевшей ничего общего с образом жизни, который он в это время вел.