Валерий Ганичев - Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

— Вашему превосходительству стоит только отписать обо всем адмиралу Ушакову и сообщить копию с султанского фермана, и он, конечно, сообразится с данными в оном предписании. Адмиралу вовсе не известны предписания касательно берега.

Али-паша завертел зрачками точно так, как его охранители. Метаксе даже показалось, что он заскрежетал зубами.

— Я никому не обязан сообщать султанские ферманы. Не потому, что я чего-нибудь страшусь, я страха не знаю, но я не хочу поссорить турок с русскими. Мне от этого пользы никакой не будет… Я вам это говорю…

В голосе Али появилась какая-то неуверенность, и Метакса решил ее укрепить.

— Поверьте, ваше превосходительство, что адмирал Ушаков не имеет сделать вам ни малейшего оскорбления. Напротив, он желает снискать дружбу вашу. Но поступка вашего с консулом Ламбросом он терпеть не может и не должен.

Али заходил по комнате, заложив руки за спину. Чувствовалось, что он напряженно думает.

— Ламброс виноват кругом. Он же знал, что я нападаю. Зачем не убрался на острова? Зачем он давал советы французам? В доме Ламброса злодей Христаки проводил совещания с французами. Ламброс — изменник! Он недостоин ни вашего покровительства, ни моей пощады.

Метакса продолжал пригашивать пожар и раздумчиво втолковывал паше:

— Может быть, неприятели его оговорили. Он, как и все консулы, знал о войне с Францией и тесном союзе России и Турции. И он предуведомлен был о приезде эскадр. Зачем уезжать? Он и остался, будучи уверен, что будет уважен, как чиновник союзной державы. — Сейчас уже в голосе посланника зазвучало возмущение. — А его ограбили, он, скованный, сидит на галере. Сей поступок оскорбляет лично государя императора и всю Россию. Тем самым доказывается неприязнь к русским вообще.

Али заволновался. Он прекрасно представил последствия гнева великой державы.

— Неправда! Я русских люблю, я уважаю храбрый сей народ. Вашему князю Потемкину имел я случай оказывать важные услуги. Вот был человек! — с неподдельным восхищением воскликнул паша, подняв вверх ладони. — Он умел ценить меня. В своих письмах объяснялся как с истинным другом. Я получал от него драгоценности, подарки. Жаль, что их нет со мной, я бы их показал. — Али-паша склонился перед Метаксой и доверительно прошептал: — Потемкин был великий, необыкновенный человек. Он знал людей, знал, как с ними обходиться. Ежли бы он был жив, ваш адмирал так бы не поступил со мной.

— Будьте уверены, что князь Потемкин принял бы такое же участие в российском консуле, как адмирал Ушаков. Консул не есть частное лицо, он доверенная особа государя и принадлежит целой России. Кто его оскорбляет, тот оскорбляет всех русских.

Паша налил две чашки напитка из стоящего на серебряном подносе кувшина и одну пододвинул Метаксе. Устало сказал:

— Хорошо. Я освобожу консула, но адмирал Ушаков должен отступить от Парги и не вмешиваться в мои дела.

— Он не может сделать этого, не подвергая себя гневу императора. Он обязан защищать паргистов. Ведь они, ранее перейдя от венецианцев к французам, ныне подняли флаг объединенных эскадр. Адмирал Ушаков и товарищ его Кадыр-бей не могут не признать их независимыми. Они сами обнародовали в своих воззваниях сей призыв. Иначе их почтут вероломными.

— Да, я сам оплошал, — покачал головой Али. — Надо было ускорить взятие Превзы на пять дней. Тогда и Парга была бы моя. Я бы не посмотрел на неприступность ее и атаковал бы с моря. — Подумав, доверительно спросил у Егора: — Скажи откровенно, кто у него любимец. Я бы не пожалел двадцать тысяч венецианских червонных тому, кто уговорит адмирала отказаться от Парги.

Имей он дело с посланцем Константинополя, со своим соседом, пашой — это возымело бы действие, но Метакса лишь усмехнулся:

— Адмирал наш всех равно любит, но особенно тех, кто усердствует в служении императору. Впрочем, я могу уверить вас, что ни один чиновник русский ни за какие деньги не примет на себя такие препоручения и никто не уговорит сделать поступок, противный данной инструкции и собственной совести.

Али сокрушенно покачал головой и несколько растерянно обратился к Метаксе:

— Что же мне делать? Дай совет.

— Ни возраст мой, ни положение не позволяют мне этого. Вы славитесь умом и примите решение сами. Ясно, вы не захотите из-за Парги поссориться с императором и впасть в немилость у султана. Вам необходимо сблизиться с адмиралом Ушаковым, военное искусство и слава которого вам хорошо известны, отправить Ламброса к русским, примириться с Паргой и приказать своим войскам не причинять ей никакого вреда.

— О, да ты требуешь невозможного.

Али встал, не обращая внимания на Метаксу, заходил из угла в угол. Морщины собрались на его лбу, он кусал губы, ломал в пожатии пальцы, замирал, снова ходил, затем резко остановился перед Егором.

— Консула Ламброса отправлю завтра утром, войска и продовольствие начну собирать, от меня послан и подарок, повезет мой ближайший советник Махмут-эфенди. — Хлопнул по плечу Метаксу и, взглянув в глаза, сказал: — Я знаю, сила Ушакова и в том, что он умеет подбирать верных ему служителей.

К концу ноября все Ионические острова были освобождены от французских войск. Все, кроме Корфу. Взятие других островов тоже было большой победой. Цепь гарнизонов Директории, вытянувшаяся вдоль Балкан, в любой момент была готова сжаться в крепкое ядро, которое по мановению залихватского Бонапарта могло быть пущено в крепостные стены Константинополя, королевские дворцы Неаполя и даже в не очень-то укрепленную базу русского флота в Ахти-ярской бухте. Сейчас все это уже не могло произойти. Гарнизоны на Ионических островах были разгромлены, на крепостных сооружениях развевались союзные флаги. На всех, кроме Корфу. А без Корфу победы на островах как бы не шли в зачет. Корфу решал судьбу операции в целом.

Наполеон, безусловно, уже тогда обладал стратегическим талантом полководца [15] А. В. Суворов неоднократно отмечал это. Так, в письме к А. И. Горчакову (27 октября 1796 года) он пишет: «О, как шагает этот юный Бонапарт. Он герой, он чудо-богатырь, он колдун…Ему ведома неодолимая сила натиска — более не надобно… у него военный совет в голове…» Правда, Суворов предупреждает: «Пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие таланты военные достались ему в удел. Но если, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, — он погибнет». Как провидчески прав был великий русский полководец! , умел точно оценить преимущества и слабые места различных позиций. Это умение и расчет помогали ему выиграть немало сражений и даже операций (вспомним хотя бы знаменитый его сухопутный Абукир, где он вдребезги разбил турок). В конце 1798 года он, конечно, ощущал, что судьба экспедиции в Египте зависит не только от его побед над мамлюками, а и от того, удержатся ли его укрепленные базы на Мальте и на Корфу. Сумеют ли французские гарнизоны устоять против союзных эскадр? Наполеон понимал значение Корфу. Но понимал ли Ушаков? Была ли крепость и остров Корфу с самого начала целью Ушакова? Получив указ Павла I от 25 июля о выходе к Дарданеллам, он знал лишь то, что должен известить В. С. То-мару, «что буде Порта потребует помощи», тогда «содействовать с турецким флотом противу французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось». А куда «далее»? Отправляясь в Константинополь, Ушаков еще не знал: Египет, Греция, Италия, Ионические острова, Корфу? А коль так, он не мог увеличить свои возможности на все случаи военной судьбы: от морских баталий до штурма крепостных стен. Поэтому-то и не оказалось с ним ни мощных осадных пушек, ни штурмовых приспособлений, да и продовольствие обеспечивалось лишь на первый период плавания.