Валерий Ганичев - Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

— Я же сказал! Я же приказал! Не вылезать! Сидеть тайно. Ждать сикурса! — отчитывал он доложившего о захвате фузилеров командира морского батальона Боаселя. Тот даже плечами не пожимал, понимая праведность адмиральского гнева. Ушаков же вдруг сразу остыл, лицо его снова приняло твердое и решительное выражение.

— Давай сигналы нашим на Мандукио. Французы поощрение получили, ободрились. Им захочется и там победу одержать. А две такие победы равны хорошему отряду подкрепления. Отбить охоту надо у них к вылазкам!

Сигнальщики с кораблей подали сигнал тревоги на батарею. С двух судов спустили шлюпки с фузилерами, подготовили адмиральский катер.

…Адмирал как в воду глядел. И с севера растворились ворота. Из крепости выскочили всадники. Эти-то откуда? Повалила пехота, нет, не повалила. Три стройные колонны стали обтекать холм у Мандукио.

— Одна, две, три, пять сотен, — насчитал командовавший десантом подпоручик Чернышев, — … шесть, семь, восемь, девять… десять…

— Не сдюжим, — обронил стоящий рядом солдат.

— А чего их считать-то! — громко перебил все шумы ружейного треска капитан Кикин. — Их бить надо! — и пронзительным, слышимым у подножия холма голосом отдал приказ: — Слуша-ай команду! По неприятелю… Слева и справа огонь беглый! Пали!.. По це-ентру… Пушкам картечью огонь!

Затрещали вразнобой выстрелы. У батареи споро распоряжался лейтенант Гонфельд, подгоняющий канониров. Поднесли запалы, раскаливали ядра. Пушки дружно рявкнули, зачастили и фузилеры. Стройно идущие по центру французы смешались, несколько человек упало. Бегущие в деревню слева от холма греческие повстанцы остановились и снова пошли вперед. Сбоку врезались в колонну албанские пехотинцы во главе с отставным русским капитаном Кирко. Справа с криками «Алла! Алла!» схватились с французскими солдатами турки. Французам все-таки удалось прорваться к батарее, но русские гренадеры отбросили их штыками. Три раза казалось французским офицерам, что можно посылать донесение об уничтожении батареи, и три раза сгоняли их к подножию русские и турки.

Солнце начало уходить за горы, когда капитан Кикин выхватил шпагу и приказал горнисту протрубить сигнал ко всеобщей атаке. Напор десантников был неудержим. Бросая раненых, лошадей, оружие, французы бежали. На батарею истерзанные гренадеры возвращались молча, турки и албанцы переругивались из-за захваченных на поле сумок и оружия. Капитана Кикина на шинели вынесли на холм и положили у пушечной станины. Он, зажимая рукой рану, огляделся и захрипел, увидев поднимающегося вместе с морским десантом Ушакова.

— Ну вот и сдюжили, господин вице-адмирал, а теперь и подавно. Вон с вами какой сикурс идет.

— Спасибо, братцы, за службу доблестную. Молодец, Кикин! — Адмирал пожал слабеющую руку капитана. — Нам эту батарею никак нельзя отдать. Без нее никакой виктории здесь, у Корфу, не одержим.

На холм трусцой поднимались все новые и новые солдаты и моряки. Крепость угрюмо молчала. Батарея наутро заговорила снова. Через несколько дней восстановили батарею и на юге. Шабо был в унынии, он понимал, что артиллерия флота и батарей может быть смертельна для крепости. Но он, правда, не знал, что у Ушакова почти не было зарядов и пороха.

Ушаков все туже затягивал петлю вокруг Корфу. Полукольцом расположил корабли, высадил десантные войска на берег, возводил батареи. Знал: не успеет к весне — выскользнут французы. Того хуже — соберутся в Анконе или Бриндизи, высадится их несколько тысяч из Италии, и тогда неизвестно, кто у кого будет в осаде.

Анкона ему чуть не во всех снах снилась. Высылал туда корабли для разведки и патрулирования, призывал своих капитанов бдеть неусыпно. Союзных турок пытался взбудоражить, держать в относительной готовности. Резкий разнос учинил Ивану Андреевичу Селивачеву, командовавшему кораблем «Захарий и Елисавета», не посчитался с тем, что тот ревностно служил последнее время. Специальный ордер направил, объявил «неудовольствие» за то, что выпустил капитан из французской гавани судно без специального досмотра. А ведь «фальшивости» и «письма секретные» провезти на таких кораблях можно легко. Все другие суда проверялись личной адмиральской службой, которая обнаруживала все подозрительное, когда «даже шпионов матросскою одеждою провозят», письма, донесения разные. Приказал «наистрожайше… иметь бдение и крайнюю осмотрительность и никаких судов без строгого осмотра не пропускать». Командующему акатом «Святая Ирина» лейтенанту Влито и шебеки лейтенанту Ратманову предписал патрулировать днем и ночью и не допускать, «чтобы никакое судно, особо подле берегов, ни в одну, ни в другую сторону не прокралось…».

Однако не во всем преуспели его капитаны. Да и, правду сказать, было нелегко. Холодные северные ветры бросали ледяные брызги на палубу. С намокшими парусами трудно было управляться, трудно было брать рифы и ставить лиселя. А главное, не хватало харчей. И не то чтобы вдосталь, а бывали дни, когда выдавали всего по два сухаря с обещанием скоро накормить досыта. Обещаний этих надавали капитаны много, а муки и мяса все не было. Может быть, от этого холода и голодухи приустали глаза у дозорных на «Захарии и Елисавете», ослаб слух, когда перекликались с догонявшим французов акатом «Ирина» и влепили заряд в свою же шебеку «Макарий». Взятый шебекой в плен французский корабль воспользовался суматохой и улепетнул в крепость. А «Захарий и Елисавета» еще раз ударил по парусам и реям шебеки, разбив рангоут и порвав все снасти. И смех и грех — по своим бьют. Но больше, конечно, грех, и Ушаков отозвал Селивачева с южной части пролива, пообещав «таковую неосторожность исследовать и исполнение учинить как должно». Один недоусердствовал, второй же рвался в бой опрометчиво, непродуманно, подставляя бока. Пришлось в канун Нового года отчитывать храбреца Шостака и даже направить ему грозный ордер и сделать выволочку. Шостак, преследуя французский корабль, бил по нему точно, метко и смертоносно. «…Действие фрегата артиллериею… по известию, ко мне дошедшему из крепости, — писал в ордере Ушаков, — было хорошо, из крепости видели, что многие выстрелы ваши были действительны и прямо в корабль и на корабле заметна была великая тревога…» Но не хвалил Шостака адмирал, а ругал… «Крайне сожалею… как вы допустили… фрегат, вам вверенный, быть под крепостью почти вплоть подле берега, даже под картечными выстрелами, фрегат подвергли вы совсем пропасти. Бог один только спас вас чудесами, что крепостными выстрелами вас не потопило». Адмирал берег свои корабли для основного удара, он не мог позволить преждевременно рисковать ими даже такому отчаянному смельчаку, как Шостак.