Александр Мясников - Александр III

Граф Перовский побежал немытый и небритый, еле накинув на себя платье.

Я тоже скоро после него прибежал на виллу Пелион.

В ночь Николаю Александровичу сделалось гораздо хуже и перемена была такая быстрая, что все ожидали близкой кончины.

В 7 часов послали за принцессой Дагмарой. Наследник всех еще узнавал и со всеми поздоровался.

В 12 часу ему предложили приобщиться Св. Тайн, что он исполнил с полным сознанием.

По окончании священного обряда он начал со всеми прощаться. Он каждого присутствующего называл по имени и говорил по два раза: «Прощай, прощай». Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой принцесса Дагмара; наследник все время держал их за руки; принцесса часто становилась на колени и впивалась в левую руку умирающего жениха. Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах; таким образом, отец и мать как будто уступали первенство подле больного его другу и его невесте. Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно.

Так, после минутного забытья, он открыл широко глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к государю, сказал: «Папá, береги Сашу; это такой честный, хороший человек» В забытьи он часто поминал его имя. Вообще, он очень любил Александра Александровича…

Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмары.

В этот день великие князья почти ничего не ели с утра; в шесть часов они пришли к столу, приготовленному подле виллы Пелион для кавалеров, и, проглотив немного пищи, снова побежали к больному брату. За исключением этого, Александр Александрович не отходил от постели. Целый вечер сидели мы в томительном ожидании в комнатах, смежных со спальней наследника. Доктора беспрестанно собирались в консилиум, толкуя о том, сколько осталось жить больному и какого рода болезнью он болен…

Наследник час от часу был слабее и слабее; разумеется, всякая надежда пропала даже у самых упорных.

Все разошлись по маленьким комнатам виллы и расположились группами. У всех, конечно, был один и тот же нескончаемый разговор о наследнике и его болезни. Крайнее напряжение сил с 5 часов утра так утомило всех, что нет ничего естественнее, что всех клонило ко сну; действительно, часу в первом ночи все, которые были со мною в комнате, в том числе и я, задремали, каждый в том положении, как разговаривали.

Вдруг дверь с шумом отворяется и граф Строганов с палкою в руках выходит из комнаты наследника и произносит: «Все кончено», и затем быстро скрывается.

Мы все вскочили и перекрестились; я посмотрел на часы — было без 10 минут час ночи, следовательно, 12 числа апреля или 24 по новому стилю.

Все, бывшие на вилле, без всякого разрешения, хлынули в комнату, где лежал наследник; оттуда неслись раздирающие душу стоны и рыдания.

Громче всех плакал Владимир Александрович, меньше всех императрица; она была очень тверда.

Принцессу Дагмару насилу оттащили от трупа и вынесли на руках.

На бедного Александра Александровича было жалко смотреть. Через час стали омывать тело.

Александр Александрович все время при этом присутствовал и сам надевал чистое белье на покойника».

Вскрытие, произведенное великим русским хирургом Николаем Ивановичем Пироговым, показало «не только туберкулезный менингит, но и внутренний нарыв в спинных мускулах, коснувшийся позвоночного столба, который и был основным источником болезни».

В манифесте, появившемся после кончины Николая Александровича, говорилось:

«Всевышнему угодно было поразить нас страшным ударом… Но, покорясь безропотно Промыслу Божьему, мы молим Всемогущего Творца вселенныя, да даст нам твердость и силу к перенесению глубокой горести, Его волею нам ниспосланной…»

Живший в это время в Ницце поэт Федор Иванович Тютчев написал стихотворение «12 апреля 1865 года»:

Ницца погрузилась в глубокий траур. У виллы Вермонт был выставлен траурный почетный караул — пятьдесят стрелков французской императорской армии, кавалерийский эскадрон из Марселя и русские матросы.

Все вокруг было в траурных лентах; сабли офицеров были покрыты черным крепом. На всех общественных зданиях были приспущены флаги. Корабли, стоявшие на рейде Ниццы и Вильфранша, также в знак траура приспустили флаги.

14 апреля тело Николая Александровича было перенесено в русскую церковь на улицу Лоншан. Эту церковь построила бабушка покойного цесаревича — императрица Александра Федоровна, супруга Николая I. В длинной траурной процессии шествовали певчие и духовенство, среди которых был духовник великого князя священник Прилежаев.

За шеренгами казаков вместе с пешими егерями французской императорской гвардии шел император Александр II. Далее следовали братья покойного — великие князья Александр, Владимир и Алексей, затем герцог Николай Лейхтенбергский, герцог Георгий Мекленбургский и принц Александр Гессен-Дармштадтский, представители иностранных государств, личная свита покойного великого князя и Их Императорских величеств.

Императрица ехала в специальной коляске вместе со своими младшими детьми: Сергеем, Павлом и Марией. За императорским экипажем следовали коляски придворных дам из свиты императрицы, затем различных российских сановников, гражданских и политических высших должностных лиц, членов русской колонии в Ницце. Замыкало процессию подразделение русских моряков.

17 апреля после утренней панихиды был зачитан императорский манифест, в котором объявлялось, что отныне великого князя Александра Александровича следует величать великим князем и наследником. Несколько дней спустя Александр Александрович записал в дневнике:

«Бог призвал меня на это трудное и неутешительное место. Никогда не забуду этот день в Ницце, первую панихиду над телом милого друга, где все несколько минут стояли на месте, молчали и только слышались со всех сторон рыдания, и рыдания неподдельные, а от глубины души. Никогда я не чувствовал в себе столько накопившихся слез; они лились обильно, облегчая грусть. Все жалели Отца и Мать, но они лишились только сына, правда, любимого. Мать больше других, но обо мне никто не подумал, чего я лишился: брата, друга. И что всего ужаснее — это его наследство, которое он мне передал; я думал в те минуты, что я не переживу брата, что я буду постоянно плакать только при одной мысли, что нет больше у меня брата и друга. Но Бог подкрепил меня и дал силы приняться за новое мое назначение. Может, я часто забывал в глазах других мое назначение, но в душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность. Но «Да будет Воля твоя, Боже», эти слова я твержу постоянно, и они меня утешают и поддерживают всегда, потому что все, что и случится, все это Воля Божия, и потому я спокоен и уповаю на Господа!»