Владимир Антонов - Эйтингтон

За годы заграничной работы Эйтингон научился отлично вписываться в местную среду».

Рассказывают дети со слов матери:

«В 1943 году, помимо рождения Леонида, произошло еще одно событие, оставившее заметный след, причем в самом буквальном смысле: шрам на лице Эйтингона.

Поздним вечером он ехал по заснеженным улицам Москвы в старом «роллс-ройсе». Эйтингон сидел на заднем сиденье, которое было отгорожено от водительского кресла стеклом. Стекло было полуопущено.

Внезапно улицу стал перебегать мальчик, и водитель, чтобы не задавить ребенка, резко свернул в сугроб. В нем оказался противотанковый «еж», сваренный из стальных рельсов.

Удар был сильным. Эйтингона бросило вперед, на стекло, в результате чего у него оказались рассечены щека и подбородок.

Водитель доставил его в ближайшую больницу, где Эйтингону была наспех сделана операция. Она оказалась неудачной; раны плохо заживали, гноились, и когда наконец швы сняли, выяснилось, что на лице остался грубый шрам.

Разведчик-профессионал, Эйтингон не мог не переживать из-за этого случая. В шутку он говорил, что в мире уже известен один разведчик со шрамом — Отто Скорцени — и второй будет уже ни к чему. Он понимал, что шрам не просто портит лицо, а будет очень мешать в заграничной работе. <���…>

С годами шрам стал менее заметен, и Эйтингон с ним смирился. Он даже придавал ему больше мужественности. Кроме того, теперь, когда он стал одним из руководителей советской разведки, стало ясно, что о продолжительной подпольной работе за границей ему помышлять уже не придется».

Из книги «На предельной высоте»:

«Пока генерал Эйтингон проводил долгие часы за рабочим столом, в перелетах в разные концы огромной страны и в поездках за ее рубежами, его близкие жили жизнью обычной московской семьи. Был ли в этой семье достаток? Наверное, был: дети были одеты в добротную одежду, да и жена могла кое-что время от времени себе покупать.

Генерал, хотя у него и был «выходной» гардероб, любил ходить на прогулки с детьми в военной форме — ему нравилось, что они гордятся отцом. Только в такое время он позволял себе блеснуть генеральским мундиром и орденской колодкой: во всем остальном он был скромным человеком и требовал того же от всех членов семьи.

Единственным его увлечением, ненадолго отрывавшим его от семьи, оставалась охота.

Объездив весь мир и повидав на своем веку столько, что хватило бы на несколько биографий, Эйтингон ценил простые житейские радости: семейный уют, любовь детей, преданность жены. Зло, которое встречалось на его пути, научило его ценить добро во всех формах и проявлениях, и он щедро делился этим умением с детьми. <���…>

Незадолго до Нового 1951 года, когда отец был в отъезде, в семье приобрели щеночка. Щенок был белый, пушистый и, конечно, всем нравился. Когда приехал отец, он заметил, что было бы совсем неплохо приобрести охотничью собаку, которая стала бы сопровождать его на охоте. Прошло несколько недель, и наши соседи, которым очень понравился щенок, доверительно сказали матери, что, если мы задумаем приобрести другую собаку, они с удовольствием возьмут у нас нашего щенка. Мать хотела сделать отцу приятное и сообщила ему, что мы нашего щенка можем теперь отдать и купить для отца охотничью собаку. Он, однако, улыбнулся и сказал: «Охота, конечно, дело хорошее, но дети уже привыкли к этой собачке, да и я тоже. Пусть она останется у нас»…»

Об исключительно серьезном отношении Наума Исааковича к молодым сотрудникам свидетельствует следующий факт, рассказанный Павлом Судоплатовым в одной из своих книг:

«Помню, я как-то раз принес ему личное дело молодого чекиста, служившего возле польской границы, с просьбой по возможности перевести его на работу в качестве одного из сотрудников отделения, которым Эйтингон руководил. В деле находилась записка заместителя начальника отдела украинского ГПУ, рекомендовавшего его для службы в Польше недалеко от того места, где тот жил и работал. Эйтингону не хотелось посылать этого молодого человека в Польшу, рядом с границей, где того могли узнать. И он прокомментировал это так: «Если этого парня, не имеющего никакого опыта, поймают при обычной проверке, то чья голова тогда полетит? Если я стану слушать подобные рекомендации, надо будет завести специальную корзину для собирания голов».

Я решил, что вопрос закрыт и ему не хочется, чтобы его беспокоили по поводу устройства этого человека. Но неожиданно Эйтингон сам позвонил Якову Минскеру, возглавлявшему отделение по Дальнему Востоку, и предложил ему взять на работу этого сотрудника».

Рассказывает Муза Наумовна Малиновская:

«Осенью 1951 года сын Эйтингона Леонид должен был идти в первый класс, и отец старался улучить минуту, чтобы позаниматься с ним чтением. У Леонида не всегда получалось, и тогда отец нервничал, ходил по квартире, переживал, ссорился с сыном, потом обнимал его и снова заставлял заниматься.

Леонид хотел стать моряком, и поэтому ему выбирали школу, в которой преподавали английский язык. Обучение тогда было раздельное, и школа для мальчиков с английским языком оказалась не так уж и близко: для того чтобы добраться до нее, нужно было перейти проспект, по которому мчались автомобили. Поэтому директор школы взял с матери мальчика подписку, что она обязуется провожать его в школу и встречать после занятий. Подземных переходов тогда не было. <���…>

Однако проводить Леню в первый класс Эйтингон не смог. Генерал находился тогда в Литве. Зато первого сентября Леня получил первую в жизни телеграмму на свое имя, в ней было поздравление от отца».

Как отмечал Павел Судоплатов, рассказывая о своем друге, у Эйтингона «никогда не было никаких сбережений, и даже скромная обстановка в квартире была казенной». Генералу вторит дочь Эйтингона Муза:

«Когда Эйтингон был арестован, к нам домой пришли с обыском. Маму спросили:

— Дача есть?

— Нет, — ответила она.

— А машина?

— Тоже нет, — прозвучал ответ.

Пришельцы осмотрели комнату и с удивлением обнаружили на некоторых вещах инвентарные номера. «Вот так генерал…» Они пожали плечами, забрали охотничье ружье отца, еще какие-то мелочи и ушли, довольно пренебрежительно взглянув на детей.

Это произошло в октябре 1951 года, шесть лет спустя после окончания войны».

Из книги «На предельной высоте»:

«Наступил 1963 год. Леонида должны были со дня на день призвать в армию (он отслужил срочную службу на Краснознаменном тихоокеанском флоте. — В. А.). Муза училась в 9-м классе: не за горами были выпускные экзамены. Эти два события были очень важны для семьи, и в своих письмах Эйтингон старался не внушать им тревоги за себя, отвлекать их этим от текущих дел. Он писал им, что чувствует себя «как обычно», что проблем со здоровьем у него нет.