Пол Стэнли - KISS. Лицом к музыке: срывая маску

Я тону.

Видеть себя в машине без руля на полной скорости или на понтоне вдали от берега в темноте — это уже довольно скверно, а теперь понтон этот, к тому же, еще и тонет.

Что бы ни происходило с моей сестрой, родители это только усугубляли. Что бы ни происходило со мной, родители это только усугубляли. В доме моем ощущалась такая же опасность, как и в школе и вообще во всех общественных местах. Я никуда не мог деться от всепроникающего чувства страха. Мне было всего пятнадцать лет, а я уже его ощущал. И поговорить об этом не с кем.

Не с кем. Совсем один. Подавлен.

Что мне делать?

Я чувствовал, что если все так и дальше идти будет, то все закончится очень плохо.

Я покончу жизнь самоубийством? Рехнусь, как сестричка?

Джулия со своими серьезнейшими проблемами боролась путем саморазрушения и доведения себя до бесчувствия. Это, конечно, был путь к самоуничтожению. Как я разбирался со своими проблемами — это всегда было делом сугубо личным. Я, понятно, сам по себе, но и у меня был выбор. Ничего не делать — это тоже выбор, последствия которого, как я понимал, будут жесткие.

Отказываюсь быть жертвой.

Я хотел починить себя. Закатать рукава и дерьмо разгрести. Хотел, чтобы все встало на свои места, хотел жить в том мире, который мне нравится.

Но как?

Решение пришло внезапно, когда я ехал на велике. Эта мысль ударила меня, как молот, когда я делал поворот близ нашего дома.

Шестнадцатилетний я вместе с родителями в нашей квартире на 75-й улице

Нужно найти помощь.

Я внезапно осознал, что в противном случае ничего просто не получится, сам я не справлюсь. В противном случае я так и буду каждый раз делать неправильный выбор. Или не делать выбора. Просто буду нестись дальше вниз по спирали.

Делай что-нибудь.

А однажды вечером я случайно подслушал, как один друг сестры рассказывает ей про психиатрическую амбулаторию в госпитале Mount Sinai на Манхэттене. Вот это вот уже что-то конкретное. Место, куда можно пойти. Название и адрес у меня есть, я посмотрел телефон в справочнике. Дождался дня, когда никого дома не было, позвонил и записался.

В назначенный день я ехал в клинику на метро с пересадкой и на автобусе. Вошел, одинокий, сказал: «Мне нужна помощь». Попросили расписаться. К счастью, согласия родителей не понадобилось. Стоил прием всего три доллара.

Меня отвели к врачу — настоящему, в белом халате поверх обычной одежды. Я про терапию ничего не знал, просто надеялся, что сейчас меня научат жить как надо. К моему удивлению, наша первая беседа состояла сплошь из вопросов врача, а не ответов. Как будто местами поменялись. Я хотел, чтобы доктор сказал мне, что делать, а он, в общем, мои же вопросы мне и задавал. Должно было пройти какое-то время, прежде чем я понял, что это-то и есть основа терапии, суть которой совсем не в том, чтобы кто-то взял тебя за ручку и повел по жизни.

Доктор этот, человек мне совершенно незнакомый, пока я говорил, хмурил брови, глядя в сторону.

Я псих в его глазах?

После этого первого сеанса я не понимал, какая мне от этого польза. Но решил попробовать еще раз. Чего бы оно ни стоило.

Закатай рукава.

Но все же в следующий свой визит я попросился к другому доктору. К счастью, мне пошли навстречу. Другого доктора звали Джесс Хилсен, и его я не стеснялся. Он не смотрел на меня как на психа и очень быстро внушил мне, что мое отношение «весь мир — нормальные люди, один я такой» не имеет ничего общего с истиной. И у других людей проблем выше крыши. В этом я не одинок. Я не один из миллиона, у которого мир рушится, кто чувствует, что сейчас взорвется. Слава тебе, Господи. Это уже прогресс.

Я все еще жаждал поддержки и ободрения дома, так что рассказал отцу, что начал ходить к психотерапевту. Отец к этому отнесся не очень хорошо. Нахмурился: «Да ты просто хочешь быть другим, отличаться от всех».

А потом он вообще разозлился, крикнул: «Ты чо, думаешь, у тебя у одного проблемы?»

Да нет, я знал, что не у меня у одного. Вот у сестры проблемы, например. Подозреваю, что и у отца тоже, хотя кто знает, о чем он там говорил в тот вечер, когда просил у меня прощения. Но я не собирался пасть жертвой моих проблем или сдаться им. Я собирался разобраться с ними. Я настроился на борьбу.

Я начал ходить на прием к доктору Хилсену каждую среду после школы. Я заходил в гастроном у госпиталя, покупал там сэндвич с индейкой и русской приправой («русский соус», обычно в его составе майонез, кетчуп и корнишоны. Прим. ред. ), потом присаживался на скамейку в Центральном парке, съедал его и шел на прием. И каждый раз, выходя из кабинета, я уже ждал следующей недели. Разговоры с доктором Хилсеном оказались той самой спасительной веревкой, за которую я ухватился.

Я наконец-то что-то делал, а именно взял ответственность за свою судьбу и улучшал себя. Я поднимался до уровня такой сложной задачи.

В начале 1968 года, вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать, в программе Скотта Муни English Power Hour прозвучал новый хит из британских чартов — «Fire Brigade» группы The Move. Песня о девушке, которая была настолько горяча, что пришлось звонить девять-один-один и вызывать пожарную бригаду.

Я уже к тому моменту стал законченным англофилом, а The Move была вообще одной из моих самых любимых групп. Как я тогда писал песни? Вдохновлялся тем, что запомнил, слушая по радио. Концепция «Fire Brigade» мне очень понравилась, и я принялся стряпать что-то свое, основываясь на той же идее. Песню я слушал мало, недостаточно для того, чтоб всю ее скопировать, но ухватил то, что мне очень понравилось, и припев у меня получился таким:

Песню я назвал «Firehouse», и она свидетельствовала о настоящем прогрессе. С каждой написанной песней усиливалось мое чувство понимания цели. Да, никакой особой общественной жизни у меня не было, зато были музыка и мечта.

Столько людей несчастны. Они хотят, чтобы их кто-то развлекал. Так почему бы не я?

Однажды в школе учитель отвел меня в сторонку. «Ты почему на уроках не работаешь? Почему себя не проявляешь?»

«Потому что я готовлюсь стать рок-звездой», — ответил я.

Мужик этот посмотрел на меня таким взглядом, который выдавал его мысли: вот ты дурачок несчастный. Потом он выдавил полуулыбку и сказал: «Очень многие хотят быть рок-звездами».

«Ага, хотят, — согласился я. — Но я-то буду ».

Помимо группы Post War Baby Boom у меня в жизни ничего больше не было, только гитара, стереосистема, и все чаще и чаще — концерты. Я завидовал ребятам, у которых есть друзья, есть круг общения, тусовки по выходным — у меня ничего этого не было. Я не умел к кому-то примыкать. Так что на концерты ходил один. Это удовлетворяло.