Пол Стэнли - KISS. Лицом к музыке: срывая маску

Окончание школы — не благословение в чистом виде. Радостно, что школа позади, но я до жути боялся армии. Война во Вьетнаме шла полным ходом, и менее всего мне хотелось бы туда попасть. Вьетнам мне был «нужен» так же, как кислота.

За годы все нарастающего страха я собрал кучу справок о своих разных проблемах со здоровьем — спина болит и так далее, с подобным к врачам ходил. И однажды я отправился с повесткой на Уайтхолл-стрит в Нижнем Манхэттене. Они быстренько проглядели мои документы и тут же признали меня негодным к службе. То есть все эти годы я боялся Вьетнама совершенно зря. Дома я рассказал эту прекрасную новость родителям, а они так ошарашенно переглянулись и спросили:

— А ты что, не знал, что ты негоден к службе?

— Почему это? — спросил я.

— Ты же глухой на одно ухо.

Оба-на.

Мне, совершенно обалдевшему от такого, припомнились все моменты, когда я, учась в старших классах, поднимал вопрос с призывом в армию. Каждый мужчина, у которого приближается призывной возраст, в курсе, что его ждет. И много раз я рассказывал родителям о своих страхах. И конкретно от этого страха они могли меня легко избавить, если б просто сообщили, что я негоден к армии.

— Чего ж вы мне не сказали-то? — удивился я.

Они повернулись друг к другу, потом снова поглядели на меня, пожали плечами. Еще десять очков родителям моим.

Да, правда, что я одним ухом я не мог определять местоположение звука, но я никогда не складывал два и два.

И никто для меня два плюс два не сложил.

В то время штат Нью-Йорк решил сделать обучение в колледже доступным любому гражданину штата, и я решил, что при всем моем отважном решении делать карьеру в музыке, лучше бы мне подать документы в городскую систему колледжей. Я уже и так себе изрядно навредил, так что, вероятно, эта станет новой возможностью, моей страховочной сеткой, которая мне, скорее всего, еще понадобится.

Поскольку предварительных тестов я не сдавал, а аттестат у меня двоечный, то меня взяли в Bronx Community College. Я получил студенческий заем и тут же купил подержанный синий Plymouth Fury, поскольку Rambler мой совсем уж разваливался.

В первую неделю занятий я недоумевал: эти люди совершенно не похожи на тот «материал колледжа», каким я себе его представлял. Они, наверное, думали то же самое обо мне.

Место учебы у меня изменилось, но суть осталась: в колледже было все то же самое, что я ненавидел в школе. Моя главная проблема никуда не делась: я плохо слышал и терял нить. А на занятиях надо было присутствовать не час в день, а обязательно целый день. А потом еще домашние задания. Когда я думал о том, сколько времени я должен буду посвящать колледжу, я понимал, что он станет серьезным препятствием. Я хотел как можно больше времени посвящать достижению моей цели, а учеба мне в этом никак помочь не могла. Даже делала всю затею невозможной. И ради чего? Учеником блестящим я никогда не буду. Таким образом, колледж представлялся пустой тратой времени, при том что время, как я считал, было моей самой большой ценностью.

То же самое. Я тут чужой.

Это не для меня.

Я думал о моей новой группе, о том, что я теперь больше не кустарь-одиночка. Я думал об идеях, которые мы с Джином обсуждали, — например о том, что надо найти постоянную репетиционную базу. Джин, понятно, рос в семье один, мама ему говорила, что он прямо подарок Господа этому миру, а Джин верил. У него, понятно, были свои закидоны. Но, опять-таки, между нами возникла пресловутая химия — вдвоем мы были гораздо сильнее, чем каждый поодиночке. И у нас был военный план.

Это не для меня.

Да, не оставить себе плана Б, запасного варианта, — это очень опасно. Но ходить в колледж для меня значило потерять фокус. А для группы успех — это фокусировка. Мне нужно было жить группой двадцать четыре часа в сутки, а не вечером и по выходным. Терять время в Bronx Community College значило саботировать то, что я пытаюсь довести до конца. Теперь у меня был «плимут», а это означало, что я в любое время мог ездить на репетиции и обратно.

Это не для меня.

Проучившись в колледже неделю, я больше там не появился.

Джин Кляйн жил в Бейсайде, в Куинсе, со своей матерью и ее мужем. Меня она называла «этот бомж». Их дом был трехэтажным, на первом квартиру снимал жилец, наверху — Джин с семьей. Однажды я стоял и разговаривал с Джином, который свесился из окна. Тут высунулась его мать и сказала мне со своим сильным венгерским акцентом: «Стэн, пожалуйста, это тихий район».

Другими словами, я — из района за железной дорогой, что называется, то есть из бедного, рабочего, и не знал, что здесь, у приличных людей, все по-другому.

Мать Джина считала, что ее сынок не может сделать ничего неправильного. Когда я звонил, а он был в санузле, она так мне сообщала об этом: «Король на троне». Она верила, что он даже на толчке производит шедевры. Я, напротив, от родителей не услышал бы комплимента, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Они очень старались не похвалить меня, наверное, думая, что так меня закаляют. Джин не мог сделать ничего неправильно; я не мог сделать ничего правильно.

Конечно, учитывая мои обстоятельства, ничего удивительного, что мама Джина считала меня бомжом.

Тем временем моя сестра со своим парнем разъезжала по округе в вэне, продавая наркоту, сами они ежедневно закидывались кислотой, нюхали клей и вообще занимались черт знает чем. Сестра в конце концов забеременела, но к родам они с этим парнем уже разбежались. Когда в роддоме появилась на свет моя племянница Эрика, мы с моими родителями были там.

Сестра моя была совершенно непригодна к тому, чтобы растить ребенка. Она все еще страдала от психического заболевания и все еще употребляла наркотики. Однажды в выходной мы с отцом арендовали вэн, приехали в Бостон — она там жила в своего рода коммуне — погрузили все детские вещи и отвезли в дом к моим родителям. А ребенок уже и так жил с ними.

С этого момента общение с Джулией почти полностью прекратилось. Конечно, возникали опасения, неуверенность: а что, если она заберет Эрику и начнет судиться с нашими родителями за опеку? Однажды Джулия действительно заявилась к нам, будучи явно не в себе. Она носила Эрику на ручках, и вдруг я услыхал, как распахнулась входная дверь, и увидел Джулию, бегущую с ребенком по улице. Пришлось нам мчаться за ней и отнимать Эрику. Ужас.

Согласно философии моих родителей не замечать проблем, племянница моя, пока росла, называла мою маму — то есть свою бабушку — «мама». А поскольку моему папе было неловко выбирать, как его называть, он по умолчанию стал «дорогой». Ну, просто мама моя так его называла.

В то время как Джин получил диплом колледжа и зарабатывал неплохие деньги как клерк или ассистент учителя — в первые годы нашего знакомства он сменил несколько работ — я перескочил из бензозаправки в гастроном и бросил колледж. Теперь я готовился сдать экзамен на водителя, чтоб стать таксистом на полставки. Пока ребята из нашего района учились, чтоб получить дипломы для долгих успешных карьер, я не оставил себе никакого варианта, кроме как добиться успеха в музыке. У меня не было никакого выбора, кроме как двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю придумывать, как этого достичь. Я считал, что все дело в работе. Ты можешь измерить, насколько важно для тебя что-то, по тому, сколько ты готов работать, чтобы добиться этого.