Константин Веригин - Благоуханность. Воспоминания парфюмера

В маленькой же диванной царила совсем иная атмосфера. Низкие татарские тахты, столики с инкрустацией, ковры на полу и стенах (так ясно помню всадников с изогнутыми луками!) — все вещи, находившиеся в этой комнате, были подлинные, восточные. Здесь всегда стоял низкий, густой, пряный аромат, и так хорошо звучала гитара, и тревожили сердце напевы цыганских песен.

А в большой гостиной мне не раз доводилось слушать серьезную музыку в прекрасном исполнении. Особенно запомнилась великолепная игра пианиста Николая Орлова.

И каждый уголок этого дома и большого сада дышал гостеприимством. Здесь всякий чувствовал себя на высоте, проявлял себя с лучшей стороны под лучами улыбки милой, доброжелательной княжны Веры да под внимательным и ясным взглядом старшей княжны. (Мне приходилось и потом встречать совсем особое очарование пожилых барышень-сестер, проживших всю жизнь вместе и дополнявших друг друга. Замужние женщины часто не успевают читать, думать, развивать свою душу. Они уходят с головой в семью и застывают в семейном эгоизме. Девушки же, умеющие стареть без горечи и скуки, бывают такими добрыми друзьями, такими сокровищницами духа.)

Душилась княжна Вера модными в то время духами "Vera Violetta" от Роже и Галле. Этот свежий и веселый аромат очень шел ей. Он как бы передавал ту непосредственную живость, какой искрилась она сама, дополнял ее и сливался с атмосферой этого милого дома.

Совсем иное впечатление производили дома некоторых других моих знакомых. Помню чопорную старуху лет шестидесяти и ее племянника под пятьдесят. Мать очень их уважала и несколько раз в год возила нас к ним, несмотря на наши протесты. Племянник был милый, простой человек, но тон всему дому задавала она, дама, любезная на людях, но всегда всем недовольная среди близких. Людям этого типа свойственно все критиковать, делать всем замечания, придираться к мелочам, не допускать мира в своей семье. Занимали они обширную квартиру, окруженную тенистым садом, но казалось, что воздух не проникал в нее. Гнетущая атмосфера охватывала нас у самого порога, и не хотелось улыбаться, говорить, дышать… Вполне приличная обстановка казалась застывшей. Умирание брюзжащей старости покоилось на всем. С нами, детьми, она была любезна, но мы только и мечтали об окончании этого визита, о свежем воздухе улиц… Другой дом был еще нестерпимее. Там жили люди знатные и богатые, но все же определенно (для меня) неблагородные. Они часто и долго путешествовали, многих встречали, но единственным их интересом были сплетни и пересуды. Многие знали об этой их страсти, и все же появление их в городе являлось началом ссор и недоразумений между многими семьями, прежде дружными между собой. Богатство и положение в свете спасали их от бойкота, но, несмотря на изысканность обстановки, дух их дома был невесел. Пахло сплетнями, недоброжелательством, и приличные люди не засиживались у них.

Совсем исключительное место среди моих знакомых и друзей занимала семья Мещеряковых, Состояла она из матери-вдовы, трех сыновей и дочери. С младшим из сыновей — Владимиром — пришлось мне пройти весь курс ялтинской гимназии, и я сохранил о нем самую светлую память. Чудесный товарищ, лихой гимнаст, один из первых учеников класса, он имел открытое, интересное лицо, и весь класс любил его за выдержанность, услужливость и приветливость. Он и ввел меня в свою семью, когда мы уже почти заканчивали гимназию. Жили они небогато, но все же с достатком. Мать была настоящим другом детей, всю себя им отдававшим и всегда умевшим разговаривать с ними и понимать их. Да и дети относились друг к другу с таким же вниманием, интересом и уважением. Никогда ни в какой семье я не встречал такого благожелательного уважения друг к другу, и вся квартира их благоухала глубокой и светлой молодостью.

Мир, наполненный светом, дружелюбие, но не обращенное на себя, а открытое всему возвышенному и прекрасному — жизни, науке, искусству, святости.

В их доме бывали лишь друзья, и у них всегда было весело, интересно, занимательно…

К чаю не подавалось дорогих тортов, все было домашним, вкусным и разнообразным. И подано было хорошо, а на буфете, между блюдами с едой, всегда стояли изюм, миндаль, орехи и пастила для молодежи дома. И пахло так приятно! Перед праздниками в спальнях теплились лампады; слышалось потрескивание фитилей, чуть пахло маслом с примесью тонкой душистости церкви…

Вера, единственная девочка в семье и самая младшая из детей, была блестящей ученицей, но это не мешало ей быть милой, простой и приветливой. Но самым выдающимся был старший из братьев, Александр, человек высокой души, светлого ума, обладавший абсолютной памятью. Он был много старше нас, и я хорошо узнал его лишь в 17-м году, когда, по слабости здоровья, ему пришлось приостановить учение в Московском университете и переехать к матери в Ялту. Он был высокого роста, с правильными чертами лица, с незабываемыми глазами. Говорил он замечательно сжато, ясно, убедительно. Все прочитанное навсегда им запоминалось, и так как в эти годы все его интересовало, то эрудиция его была огромна. Он был так же силен в математике, физике, химии, как в философии, истории, литературе; был блестящим шахматистом, любил и понимал серьезную музыку. Получив классическое образование, он был большим поклонником античного мира и античной красоты.

В его устах жизнь Эллады оживала перед нами, и, казалось, ее солнечная благоуханность нисходила на нас. Он любил прогулки в горы, и среди скал и сосен мы часто просили его почитать нам стихи. Он помнил и знал наизусть и классиков и новейших поэтов и часто завораживал нас ритмичной гармонией слов. И было в нем особое понимание нас, своих друзей, так как умел он прочитать именно то, что нам хотелось услышать… Читал он стихи просто, без эффектов, но каждое слово жило, звучала музыка строф, и мысль выделялась ясно и глубоко.

Во время ночных прогулок, когда так сильно благоухают земля и ночные цветы, он любил говорить о звездном небе, показывая нам созвездия, рассказывал связанные с ними легенды, и, слушая его, мы жили глубокой, полной и такой красивой жизнью.

Многим обязан я этой семье, и особенно тем, что только у них я понял, что значит мир, любовь и взаимное уважение членов семьи между собой. Только такие отношения рождают полную гармонию семейного очага, но встречаются они нечасто.

Революция уничтожила семью Мещеряковых. Владимир не пережил 20-го года, Александр — 26-го, но память о них неизменно ярка в моей памяти.

Среди многочисленных знакомых матери особое место занимала госпожа X. Жила она в Ялте не круглый год, ни от кого не зависела, визитов не придерживалась, бывала лишь у милых людей. Тонкая, сухая, всегда в строгом костюме, уже немолодая, но энергичная и живая, она была отличной наездницей, и я часто любовался ее великолепной посадкой в седле, когда она выезжала в горы в сопровождении татарина-проводника, который ехал от нее на почтительном расстоянии. Дом ее находился на самом высоком месте города, и вид из него был замечательно красив. Все в доме было продуманно и удобно, так как строился он по ее собственным планам и указаниям. Сад был полон роз, за домом расстилался виноградник… Попал я к ней впервые холодным зимним днем, и сразу же обдало меня радостным и приветливым теплом: вся середина вестибюля была занята монументальным камином из темно-красного гранита и в нем весело пылал огонь. Пахло горящими дубовыми дровами — тончайшим ароматом зимы. Большинство деревьев, сгорая, пахнут живительно и приятно, но дуб особенно тонок в своей благоуханности. Впрочем, хорош бальзамический запах солнечного дня елей и сосен, трескучесть березовых дров, восточный кадильный аромат кипариса…