Виктор Сытин - Человек из ночи

Слушая Сембена Усмана, как это часто бывает, я думал о виденном в Африке, и «вторым планом» в моем сознании проплывали картины, дополняя его рассказ.

…Деревенька в саванне под сенью грибовидных акаций. Пять или шесть хижин, похожих на круглые шатры, крытых желтой, упругой, с острыми краями двухметровых стеблей травой. Неподалеку баобаб, и голые ребятишки сбивают палками с его ветвей плоды, напоминающие желтые огурцы, и сосут их кисло-сладкую мякоть. Несколько голенастых маленьких, с осенних наших цыплят, кур роются в пыли. Черноголовая коза жует жесткий стебелек и бессмысленно смотрит на виднеющийся неподалеку желто-бурый поток. У берега реки покачивается длинная узкая лодка-долбленка. Грудой лежат в ней сети.

Хижины деревеньки без окон. Проемы входов занавешены циновками, мерно колеблющимися на ветру. У очагов, сложенных из черных камней, скрестив ноги, сидят пожилые женщины и старик. Он сосредоточенно курит тяжелую трубку из корня эбенового дерева. Лицо его такое же сморщенное, узловатое.

В нескольких шагах молодая женщина в длинной цветастой юбке с малышом, подвязанным за спину, мерно мотыжит красную потрескавшуюся землю, готовит ее под бататы или арахис. Черная, стриженная наголо головка ребенка болтается за ее плечами в такт движениям рук. Но малыш спит.

С баобаба срывается огромная птица, голова ее белая, бесперая, — это гриф. Медленно начинает он парить в горячем воздухе, поднимаясь все выше и выше…

А потом еще картины. Как в немом кино или на экране телевизора с выключенным звуком… По склону холма, покрытого рыжей осенней травой и пятнами воронок от разрывов снарядов, беззвучно раскрывая рты в крике, бегут, падают, ползут, снова бегут или остаются недвижными наши солдаты. Туда, к вершине холма, где то и дело встают огненно-черные столбы разрывов и искрится россыпь огоньков выстрелов. Еще не полностью развиднелось, еще космы тумана, мешаясь с дымом, тянутся по долине Волхова. Лица солдат кажутся темными… Лихой водитель машины, груженной ящиками с патронами и минами, вырывается из-за прибрежного склона в долину, где идет бой, где мы атакуем. Затормозив резко, он выскакивает из кабины, машет руками и тоже что-то неслышное мне сейчас кричит. И лицо у него тоже совсем темное, только белки глаз и зубы посверкивают, когда поблизости вспыхивает разрыв мины или снаряда. Точно он, этот шофер, не тамбовский или рязанский парень, а человек темнокожий, как Сембен.

И еще картины… Шумная, людная набережная бухты, врезанной в город Марсель. К мосткам у ее парапета привязаны и мерно кивают мачтами сотни катеров и шаланд. Катерок побольше, с туристами, берет курс на еле виднеющийся в синей дали моря остров Иф, тот самый, где был заточен Эдмон, будущий «граф Монте-Кристо» Александра Дюма. Проход в бухту с одной стороны сторожит маяк, а с другой — высокий застроенный холм, увенчанный церковью — собором Нотр Дам гард дю Марсель, что в переводе означает: «Наша дама (божия матерь), сторож (хранитель) Марселя».

В синей дали на траверзе острова Иф появляется большой океанский корабль. Огибая маяк, он направляется в порт города, самый крупный порт Средиземного моря. Там темнокожие и белые докеры разгрузят его, обливаясь по́том под жарким солнцем юга Франции. А вечером сменят просоленную робу и пойдут в убогие мансарды — свое нищенское жилье… Марсельский порт вошел в историю борьбы трудящихся. Здесь произошло знаменитое Марсельское восстание. Там родилась «Марсельеза».

«Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…»

Там и заявил о себе впервые крупнейший писатель современной Африки — Сембен Усман, написав роман «Черный докер».

С Сембеном Усманом мне пришлось встречаться потом много раз. Он приезжал в Москву, я бывал в Дакаре. Мы беседовали во время этих встреч главным образом о кино. Он стал известнейшим писателем-романистом, автором, помимо «Черного докера», еще нескольких книг — «Родина моя, прекрасный мой народ», «Тростинка господа бога», «Почтовый перевод», «Эмитай», «Хала». Почти все эти книги он писал по-французски и сразу же переводил на язык племени волоф, свой родной язык. Некоторые из них ему пришлось издать за свой счет, за счет гонораров французских изданий, мизерным тиражом на языке волоф.

Проза Сембена Усмана лаконична и выразительна, реалистична и всегда социально остра. В романе «Хала», например, речь идет об очень важной проблеме общественной жизни ряда африканских стран, которые под влиянием извне, под нажимом бывших колониальных властителей, не пошли по пути прогрессивных преобразований и приняли «модель» западной буржуазной демократии. В таких странах, в том числе в Сенегале, в условиях такого социального строя, естественно, начала зарождаться собственная, национальная буржуазия, появился местный «черный капитализм».

О реакционной сущности его, бесперспективности и импотенции в отношении подлинного социального прогресса и говорит писатель в романе «Хала». А сюжет повествования построен на основе судьбы, дел богатеющего на эксплуатации простых африканцев африканца-предпринимателя. В конце концов он терпит крах в делах и личной жизни. Его разоряют конкуренты. Его проклинают сородичи. Его семья рушится.

Я думаю, что творчество Сембена Усмана — пример следования методу критического реализма.

Одновременно в начале шестидесятых он начал снимать фильмы, сначала короткометражные, почти документальные, затем художественные полнометражные. По своим сценариям, в том числе на основе романов.

Почему же писатель Сембен Усман стал кинорежиссером?

Однажды, когда только что вышел из печати его роман «Хала», я прилетел в Дакар из Гвинеи-Бисау. Между нами повелось находить друг друга в Дакаре или Москве, и я сообщил ему о приезде через его друга Полена Виейра, работавшего на телевидении кинокритика и тоже постановщика нескольких фильмов. Сембен Усман позвонил мне и пригласил приехать к нему домой — он немного прихворнул…

…Маленький белый домик писателя стоит на самом берегу океана, километрах в двадцати к северо-западу от Дакара. В десяти шагах о черные камни ритмично бьет всегдашний прибой. Чайки, резко вскрикивая, реют над волнами, ныряют в них за рыбешками. Белесое небо, — оно почти всегда здесь такое, как в степи, — со всех сторон открыто. Солнце уже не так палит — близится вечер. Мы сидим на веранде, она фасадом к океану. Тростниковую крышу ее поддерживает деревянный столб в центре, и потому похожа она на шатер или хижину в саванне.

Двигаясь пластично, точно в медленном танце, жена Сембена подает пиво, сэндвичи и лед. За юбку ее цепляется малыш лет трех, глазастый и курчавый. Это Муса, младший сын. Он смотрит на белого гостя не то чтобы удивленно, скорее с некоторым пренебрежением или превосходством. А старший в Москве, учится в Энергетическом институте. Сембен Усман расспрашивает меня о Москве, о здоровье кинорежиссера Марка Донского (лет десять назад он стажировался у него на Киностудии имени М. Горького), потом о Гвинее-Бисау. Его интересует прежде всего настроение освободившихся менее года назад от колониальной власти португальцев людей этой маленькой страны — соседа Сенегала на юге. Я рассказываю, что все, с кем мне пришлось повстречаться и беседовать в городе Бисау и в селениях, улыбчивы и радостны, что друг к другу обращаются, начиная речь словом «товарищ», что везде идет восстановление разрушенного во время боев с колонизаторами или ими самими сознательно перед уходом из страны. Повреждено там все — ирригационные сооружения, причалы в порту, оборудование предприятий. Освободившемуся народу приходится трудно, но он не только принялся восстанавливать порушенное — сооружаются первые школы и больницы. Он работает с радостью. Вот что особенно бросилось мне в глаза, отмечаю я, — во всех делах в Бисау принимают участие женщины! На островах и в районе Морас меня познакомили с молодыми женщинами — комиссарами по социальным вопросам. Они занимаются организацией медицинского обслуживания, ликвидацией неграмотности, помощью матерям и многодетным семьям. Такие же комиссары самоотверженно работали у нас в России после победы советской власти над интервентами и белогвардейцами более полувека назад. Их называли женоргами — женскими организаторами. Они многое сделали!