Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

Я вышел на улицу, чувствуя, что мой расплавленный мозг вот-вот польется из глаз и ушей.

В окна проникли лучи закатного солнца, и в их свете старый каменный камин казался позолоченным. Но я в своем воображении все еще видел кровь на колесах своего скейта, который вез по Мясницкому району. Ничего не изменилось, и ничего не изменится, если я что-нибудь не сделаю. Я поднял руку. Джанет встревоженно посмотрела на меня и покачала головой.

Добрый христианин в футболке R.E.M. улыбнулся мне.

– Вы хотите что-то сказать?

– Привет, я Моби. – Я глубоко вдохнул. – Я не хочу никого оскорбить, но что мы здесь делаем? Это место прекрасно, и все люди здесь замечательные – я это вижу. Но вокруг нас – целый мир, полный невыразимых страданий. Мне кажется, что наша вера призывает нас выйти в мир и сделать его лучше. Надеюсь, мы не будем об этом забывать, пока остаемся здесь.

Я услышал, как несколько человек пробормотали: «Кто это вообще?»

– Спасибо за это напоминание, – дипломатично ответил ведущий. – Эти выходные будут посвящены диалогу и обмену. Так что после ужина мы соберемся здесь, чтобы рассказывать истории и играть.

Когда толпа разошлась, Лаура прошла прямо ко мне.

– Ты что, не можешь просто расслабиться, Моби? – спросила она.

– Лаура, – ответил я, – двенадцать часов назад я шел по лужам крови в Мясницком районе и смотрел, как люди тащат туши мертвых ягнят и свиней на холодильные склады. Так что нет, я не могу «просто расслабиться».

Она отвернулась и поспешно ушла.

– Все здесь хотят сделать как лучше, – тихо сказала Джанет. – Хорошо?

– Ты права, – ответил я. – Хорошо.

Я взял ее за руку, и мы пошли в столовую. На доске у входа мелом было написано меню:

Суп из говядины или жареная курица

Картофель фри

Зеленый салат «Джелло»

Я прочитал меню, и у меня в мозгах что-то щелкнуло. Мне очень захотелось найти немного «Семтекса» или C-4 и взорвать весь этот ретрит с мясом и «Джелло», отправив его обитателей – пригородных христиан – к Богу по самой короткой дороге. Но я лишь тихо сказал:

– Джанет, мне надо выйти прогуляться.

Я вышел на улицу, чувствуя, что мой расплавленный мозг вот-вот польется из глаз и ушей. Как можно сохранить здравый рассудок в мире, который равнодушен к крови на тротуарах? Как я могу быть христианином, если христиане набивают свои розовые ротики говяжьим супом и жареной курицей? Я отошел еще дальше от ретрит-центра, направляясь прямиком в темный лес. В конце концов я ушел так далеко, что перестал слышать какие-либо звуки, издаваемые людьми, – только пение птиц и дуновение ветра в верхушках сосен.

Я присел на старое упавшее дерево. На другом его конце сидела белка, что-то ела и смотрела на меня.

– Извини, – сказал я белке, и она сбежала. Я не был уверен, приняла ли она мои извинения.

Я огляделся. По деревьям пробегали последние лучи заходящего солнца.

– Боже, – громко сказал я, – что я должен делать?

Я прислушался, но услышал только звуки леса: тихий шум, производимый ветром, белками и миллионом насекомых. И подумал: «Я должен делать то, что могу» . Здесь, в лесу, у всех было свое место, и все делали то, что должны.

Я не обязан поджигать или взрывать лаборатории, проводящие тесты на животных. Я не обязан сбрасывать со скал вивисекторов, владельцев скотобоен и христиан, которые едят мясо. Мир полон боли, причем по большей части – боли, которой можно было бы избежать. Смерть неизбежна, а вот страдания – другое дело.

Я стал молиться:

– Боже, помоги мне сделать то, что ты хочешь, чтобы я сделал. Твое желание будет исполнено.

В сумерках я вернулся обратно в ретрит-центр. Если я собираюсь всю жизнь бороться за права животных, понял я, мне нужно быть умным и мыслить стратегически. Я хотел только кричать на людей и говорить им, что они неправы. Но чем громче кричишь, тем меньше тебя слышат.

Я вернулся обратно в столовую, и ко мне подошла Лаура.

– Извини, что разозлилась на тебя, Моби, – сказала она.

– Извини и ты меня, Лаура, – сказал я.

– Смотри! – воскликнула она, показав на блюдо с салатом, картошкой фри и «Джелло». – Я ем по-вегетариански!

Я не решился рассказывать ей, что «Джелло» делают из соединительной ткани, связок и копыт коров, так что лишь ответил:

– Отлично, Лаура!

Через час я, надев фартук, мыл посуду в лагерной кухне. Я отмывал тарелки, покрытые говяжьим и куриным жиром, и кидал косточки и сгустившийся жир в переполненные мусорные мешки. «Это моя работа, и она отвратительна», – сказал я себе, снимая синие посудомоечные перчатки, чтобы завязать черный пакет, полный куриных костей и жирных бумажных тарелок. «Я хочу, чтобы эта работа была легкой , – подумал я, унося перемазанный жиром мешок в мусорный контейнер, – но она нелегка» .

В Нью-Йорке повсюду можно было встретить бездомных, а Иисус дал христианам довольно ясное указание ухаживать за бездомными: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Поэтому каждый день я выходил из квартиры с мешком четвертаков, готовый отдать их каждому, кто попросит денег. У меня была регулярная работа диджея, я зарабатывал около 8000 долларов в год, так что решил, что могу себе позволить отдать пятьдесят центов или даже целый доллар любому, кто просит милостыню.

Некоторые бомжи были душевнобольными – они ходили по улице и проклинали воздух: «Иди на хер, проваливай на хер, заткнись, я сказал! Заткнись, сука бл*дь, заткнись уже!» Сумасшедшие бомжи редко с кем-то говорили, кроме своих личных демонов. Они пугали своей непредсказуемостью. Иногда, помогая им, можно было увидеть, кем они были до болезни. Но потом их лицо искажалось гримасой боли, и они начинали орать: «Не подходи ко мне, сатана! Отойди от меня! Е*ать нах*й!» Я отходил, поднимая руки в универсальном жесте, обозначающем «Я не желаю тебе зла, безумец, пожалуйста, не надо резать меня ножом». Кроме того, меня как христианина весьма задевало, когда меня называли сатаной.

Самыми дружелюбными были бездомные пьяницы. Иногда они говорили: «Можешь немного помочь мне с деньгами? Я хочу поесть». Сразу становилось ясно, что они врут, потому что если предложить им вместо денег еду, они тут же оскорблялись: «Эй, просто дай мне денег, а?» Иногда они даже пробовали совершенно честный подход: «Дружище, я бы мог тебе наврать, но мне нужны деньги на пиво».

Сумасшедшие бомжи редко с кем-то говорили, кроме своих личных демонов. Они пугали своей непредсказуемостью.

Труднее всего было общаться с крэковыми наркоманами: они уже потеряли свою жизнь и душу и больше всего напоминали шатающиеся трупы. Истощенные, совершенно убившие свой организм, с мертвыми взглядами и открытыми ранами на ступнях. Они стояли на платформах метро и пытались продать все, что им удавалось найти. Но я все равно хотел исполнить волю Бога, а Библия говорила, чтобы я давал милостыню всем. Я не был Богом, не обладал всезнанием, и мне ясно дали понять, что я не в том положении, чтобы осуждать. Я должен лишь всегда иметь при себе мелочь, чтобы отдать нуждающимся.