Павел Щёголев - Дуэль и смерть Пушкина [Исследование и материалы]

Последняя ссылка — на Л. В. Дубельта, управлявшего III отделением и при допросе Долгорукова в 1843 году по совсем иному поводу не спросившего его об авторстве пасквиля — наивно несостоятельна и на разборе её останавливаться не стоит. Вот и вся фактическая часть оправдания Долгорукова.

Один из трёх слушателей рассказа графа Виельгорского о дуэли и о кн. Долгорукове, составителе подмётных писем, кн. В. Ф. Одоевский оставил и своё свидетельство об этом князе, до сих пор в литературе неизвестное. Позволю себе остановиться на инциденте Долгоруков — Одоевский несколько подробнее.

В 1860 году в № 1 своего журнала «Будущность», вышедшем 15 сентября, Долгоруков напечатал статейку «Министр С. С. Ланской». В примечании Долгоруков дал язвительнейшую характеристику князя В. Ф. Одоевского, женатого на Ольге Степановне Ланской, сестре министра Сергея Степановича. До Одоевского сначала дошли только слухи об этой выходке. В октябре месяце 1860 года он записал в своём журнале [908]: «Говорят, что в журнале кн. Долгорукова (bancal) „Будущность“ он объявляет, что я сделался придворным царедворцем, но, впрочем, не по моей вине, но по самолюбию жены! — что Серг. Степ. проиграл всё своё состояние на девицах и румянах».

Но, наконец, он и сам прочитал и статью, и примечание, посвящённое ему. Оно возмутило и взорвало Одоевского. Он переписал в дневник текст статейки и, переписывая, в скобках в своих замечаниях дал выход чувству гнева, им овладевшему. Привожу полностью запись Одоевского: разрядкой <���курсивом. — Я. Л. > набраны слова, им подчёркнутые, а в скобках приписки к тексту самого Одоевского:

«В „Будущности“ кн. Петра Долгорукова (1860, № 1 — сент. 15) посвящена мне следующая любопытная статейка (стр. 6 в прим.):

„Князь Одоевский, ныне единственный и весьма жалкий представитель древнего и знаменитого рода князей Одоевских, личность довольно забавная! В юности своей он жил в Москве, усердно изучал немецкую философию; кропал плохие стихи (неповинен). Производил неудачные химические опыты (т. е. учился химии) и беспрестанным упражнением в музыке терзал слух всем своим знакомым. В весьма молодых летах он женился на Ольге Степановне Ланской, старше его несколькими годами, женщине крайне честолюбивой (!). Она перевезла мужа в Петербург и до такой степени приохотила его к петербургским слабостям и мелким проискам (!), что при пожаловании своём в каммер-юнкера, Одоевский пришёл в восторг столь непомерный, что начальник его тогдашний министр юстиции Дашков (никогда в юстиции не служил), человек весьма умный, сказал: вот, однако, к чему приводит немецкая философия! (Экий вздор — я не ожидал моего камер-юнкерства и когда выразил моё удивление Дашкову, он мне сказал: que voulez vous — c’est une convenance. [Что же вы хотите — этого требуют приличия (фр.). ]) Одоевский бросался на все занятия (виноват); давал музыкальные вечера (которые брали приступом); писал скучные повести (может быть, только их нет уже в торговле и все они переведены на все языки) и чего уже не делал (даже не пускал к себе в переднюю таких негодяев, как Пётр Долгорукий)! По выходе его пёстрых сказок знаменитый Пушкин (тот самый, к которому анонимные письма писал тот же Долгорукий, бывшие причиной дуэли) спросил у него (я тогда вовсе и не был ещё знаком с Пушкиным): „Когда выйдет вторая книжка твоих сказок?“ (мы с Пушкиным были на вы). „Нескоро, — отвечал Одоевский, — ведь писать не легко!“ — „А коли трудно — зачем же ты пишешь?“ — возразил Пушкин (такого разговора не было вовсе — и не могло быть, — Пушкин сам писал с большим трудом, в чём сам сознавался и чему доказательства его черновые стихотворения, — Пушкин уважал меня и весьма дорожил моими сочинениями, и печатал их с признательностью в Современнике). Ныне Одоевский между светскими людьми слывёт за литератора, а между литераторами за светского человека. Спина у него из каучука (ну уж этого никто на Руси, кроме подлеца, не скажет) — жадность к лентам и к придворным приглашениям непомерная (ну уж убил бобра), и, постоянно извиваясь то направо, то налево, он дополз (!) до чина гофмейстера. При его низкопоклонности, украшенной совершенной неспособностью ко всему дельному и серьёному, мы очень удивимся, если, при существовании нынешнего порядка (или правильнее: беспорядка) вещей в России ещё лет десяток не увидим Одоевского обергофмейстером и членом Государственного совета“.

Я посылаю Петру Долгорукову следующий ответ:

Отчего и теперь не отказываюсь при первой встрече.

Но что пользы! если я ему прострелю брюхо, всё-таки его клевета останется без ответа. Где писать? в наших журналах нельзя, ибо запрещается говорить о запрещённых книгах. За границей? где? неужели послать в Колокол? странное положение, в которое ставят нас цензурные постановления. Впрочем, Долгоруков прав: всякая полезная деятельность бывает смешна, ибо встречает препятствие, след. неудачи, и всякая неудача смешна, над вредною деятельностью не смеются, но иногда ненавидят. Бездействием всегда возбуждается уважение, как калмыцкими идолами, факирами, браминами».

Итак, в замечаниях Одоевского князь Долгоруков безоговорочно назван составителем пасквиля. Утверждение Одоевского представляется нам особо авторитетным. Нужно сказать, что, несмотря на безутешный вывод о цензурных постановлениях, Одоевский не оставил мысли напечатать возражение на статью Долгорукова. В этой мысли укрепляли его и друзья, среди них С. Д. Полторацкий. Последний был «вне себя от негодования на гадость Петра Долгорукова» — записал Одоевский в своём дневнике 24 ноября 1860 года. Одоевский написал своё возражение. В его бумагах сохранился собственноручный черновик и перебелённая писарем копия с новыми исправлениями автора. Воспроизвожу вторую редакцию статьи Одоевского, давая в примечании первоначальные чтения черновика [909].

«В одном безграмотном журнале, выходящем за границею, который, вероятно, в насмешку над всем русским присвоил себе название „Будущность“, есть статья, где объявляется во всеуслышание, что я, нижеподписавшийся, предан низкопоклонному, чрезмерному любочестию, а сверх того, безделью [910]и даже писанию плохих стихов. Этот журнал издаётся человеком, которого не хочу называть, ибо он бесславил своё, к сожалению, историческое имя. Доныне этот недоучившийся господин практиковался лишь по части сплетен, переносов анонимных подмётных писем и действовал на этом поприще с большим успехом: от них произошли многие ссоры, семейные бедствия и, между прочим, одна великая потеря, которую Россия доныне оплакивает. Брань такого человека не стоит даже презрения; на его клевету ответ вся моя, скоро шестидесятилетняя, честная, трудовая жизнь; кто её хоть несколько знает, тому самый род порицания, избранный клеветником, покажется довольно странным [911]. Был ли мой труд в пользу или без пользы, не моё дело судить; я не имел никогда поползновения к автобиографии, полагая, что она должна следовать лишь за некрологией. Но в статье этого господина есть клевета другого рода, более положительная; он рассказывает о моих сношениях с А. С. Пушкиным и с Д. В. Дашковым. Я не могу и не должен молчать в таком деле, где клеветник вмешал столь знаменитые, столь дорогие для России имена; пошлым анекдотам, насмешкам не поверит никто [912]из тех, кто знает меня и помнит мои сношения с Пушкиным и Дашковым, но эта ложь без всякой протестации могла бы, пожалуй, когда-либо войти в биографии этих великих людей; в подобных случаях долг литератора, как человека публичного, разоблачать хотя ради исторической истины всякую клевету, из какого бы грязного болота она ни поднималась.