Павел Щёголев - Дуэль и смерть Пушкина [Исследование и материалы]

Барон де Геккерен.

Я пишу тебе несколько слов, милый мой Жорж; судя по способу, которым тебя выслали, ты легко поймёшь мою сдержанность; раз твоя жена и я ещё здесь, надо соблюдать осторожность; дай бог, чтобы тебе не пришлось много пострадать во время твоего ужасного путешествия, — тебе, больному с двумя открытыми ранами; позволили ли, или, вернее, дали ли тебе время в дороге, чтобы перевязать раны? Не думаю и сильно беспокоюсь о том; береги себя в ожидании нас и, если хочешь, поезжай в Кёнигсберг, там тебе будет лучше, чем в Тильзите. Не называю тебе лиц, которые оказывают нам внимание, чтобы их не компрометировать, так как решительно мы подвергаемся нападкам партии, которая начинает обнаруживаться и некоторые органы которой возбуждают преследование против нас. Ты знаешь о ком я говорю; могу тебе сказать, что муж и жена {314} относятся к нам безукоризненно, ухаживают за нами, как родные, даже больше того, — как друзья. Как только прибудет Геверс, мы уедем. Всё же пройдёт недели две, прежде чем мы будем с тобой, если ты не остаёшься в Тильзите; оставь нам на почте весточку о твоём здоровье. Во всяком случае, вот паспорт Баранта с прусской визой. Твоей жене сегодня лучше, но доктор не позволяет ей встать; она должна пролежать ещё два дня, чтобы не вызвать выкидыша: была минута в эту ночь, когда его опасались. Она очень мила, кротка, послушна и очень благоразумна. Каждую почту я буду тебя извещать о состоянии её здоровья. Положись на меня, я позабочусь о ней. Прощай; Баранты очень тебе кланяются, они прекрасно относятся к твоей жене; от души обнимаю тебя; до скорого свидания. Старуха Загряжская умерла вчера вечером. M-lle Z., тётка, сварливая и упрямая личность; но я употребил в дело свой авторитет и запретил твоей жене проводить целые дни за письмами к ней, лишь бы удовлетворить её любопытство, потому что её заботы и расположение — только одно притворство. Сейчас выходит доктор от твоей жены и говорит, что всё идёт хорошо…

Офицер G. (L’officier G.) хотел меня видеть; боже мой, Жорж, что за дело оставил ты мне в наследство! А всё недостаток доверия с твоей стороны. Не скрою от тебя, меня огорчило это до глубины души; не думал я, что заслужил от тебя такое отношение.

Мы заняты по горло приготовлениями к отъезду, сейчас упаковывают мебель. Я хочу быть совершенно готовым к приезду Геверса, у меня нет никаких известий ни от него, ни от кого-либо из Гааги. Это обстоятельство заставляет меня предположить, что он в дороге; я надеюсь, что ты по пути в Кёнигсберг увидишь его и порекомендуешь ехать скорее.

Здесь тоже нет ничего нового для меня, то же молчание и никакого ответа. Я оставляю за собой право распоряжаться моим поведением независимо от того, как на него посмотрят после моего отъезда. Нельзя же видеть дурное в том, что я хочу оправдать себя в то время, когда упорно не желают сказать мне, что нельзя сделать никакого упрёка, потому что я ни о чём больше не прошу.

Барон де Геккерен.

Два слова, мой возлюбленный Жорж! Приехал Геверс. Я жду только прощальной аудиенции, чтобы отправиться; ещё немного терпения, и мы свидимся. Письма, привезённые Геверсом, не дают мне надежды на новое место. Я ничего не сказал об этом твоей жене, чтобы не огорчать её. Я полон бодрости и самоотвержения, и от тебя жду того же. Останемся вместе, и мы будем ещё счастливы… Твоя жена чувствовала себя очень хорошо утром и жаловалась только на голову… Доктор уверил меня, что путешествие не будет для неё вредно, но я беру с собой до Берлина горничную. Строганов написал мне великолепное письмо, мне и тебе…

8 марта 1837.

Альфред Пьер Фаллу — известный политический деятель, легитимист и вождь клерикальной партии. Его убеждения сложились под влиянием духовного общения с Свечиной. В 1836 году 25-летний Фаллу вместе с виконтом ла-Булльери побывал в России. Здесь верховной руководительницей его знакомства с Петербургом и высшим светом была графиня Нессельроде, которой он был рекомендован её другом Свечиной, а практически ввели его в жизнь петербургского света и показали столицу, вернее острова (Фаллу был при белых ночах), два блестящих кавалергарда — барон Жорж Геккерен и князь А. В. Трубецкой. Кроме них, он сблизился ещё и с князем А. И. Барятинским, будущим покорителем Кавказа и фельдмаршалом, а в это время состоящим при наследнике Александре Николаевиче поручиком л.-гв. Кирасирского полка. О Трубецком и Барятинском упоминает Фаллу в своём письме. И сам он, и петербургские его спутники настроены враждебно к Пушкину. Фаллу оставил любопытный рассказ о посещении Петербурга в своих воспоминаниях. — «Mémoires d’un Royaliste par le comte de Falloux», Paris, 1888, t. 1-er, p. 127—137.

Если Вы располагаете Ваших друзей скорее по степени той привязанности, которую они к Вам питают, дорогой Жорж, нежели по долголетию их дружбы, то я убеждён, что Вы поставили бы меня во главе тех, которых Ваше несчастье живейшим образом поразило. Я не сумею сказать Вам, насколько я был им удручён, и г. де Монтессюи сможет передать Вам, надеюсь, через своего beau-frère’a [Шурина (фр.). ], с какой поспешностью и настойчивостью я искал г. д’Аршиака, как только узнал о его возвращении в Париж. Малейшие подробности этой ужасной катастрофы имели для меня реальный интерес и подтвердили мне то, в чём я никогда не сомневался. Я не могу притязать на высказывание Вам каких-либо утешений, сверх того, Вы обладаете самым действительным из них — а именно сознанием того, что вы постоянно повиновались чувству чести, но я хочу уверить Вас, по крайней мере, в том, что искренне сожалею о том, что не могу быть сейчас с Вами. Единственное, что могло помешать мне выразить Вам это в первую же минуту, это уверения русских, находящихся в настоящую минуту в Париже, что первая формальность в Вашем положении, которой Вы должны были подвергнуться, — заключение в крепости и что моё письмо, по всей вероятности, до Вас не дойдёт. Я не знаю, желать ли мне увидеться с Вами вскоре во Франции, не знаю, каковы Ваши решения. Меня уверили, что Вы всецело остаётесь их хозяином; на первое время с меня этого достаточно, и я только хочу просить Вас, чтобы Вы держали меня в курсе Вашего положения, когда оно окончательно выяснится. В случае, если память о родине приведёт Вас к нам, я буду весьма огорчён, если не узнаю о Вашем возвращении с тем, чтобы первым воспользоваться им. Равным образом, если бы я мог быть Вам чем-нибудь полезен, располагайте мною заранее и без всяких колебаний. В каждом поручении я увижу лишь доказательство Вашей дружбы и как бы знак некоторой веры в мою дружбу к Вам.