Дэйв Мастейн - Мастейн. Автобиография в стиле хэви-метал (ЛП)

Я нахожу интересным, что казнь была отложена более чем на 24 часа. Я не знаю почему, но по какой-то причине они ждали до понедельника, чтобы сообщить мне вести.

Мы тусовались все воскресенье, оправившись от похмелья, похлопывая друг друга по спине за то, что поставили Нью-Йорк на колени в течение двух ночей подряд. Затем мы немного порепетировали, выпили еще, и вырубились снова. Когда я проснулся утром в понедельник (11 апреля), они стояли у моей постели, все четверо с мрачными выражениями на лицах. Мои чемоданы находились за ними, упакованные и готовые к отправке. Джеймс и Клифф были по сути кроткими и спокойными, так что их роль была преимущественно поддерживающей. Ларс и Марк взяли на себя инициативу.

“Что происходит?” — спросил я.

“Ты больше не член нашей группы” — сказал Ларс без тени эмоций. “Забирай свои вещи, ты уезжаешь прямо сейчас”.

Я не знал, что сказать. Несмотря на все предыдущие предзнаменования, я был потрясен. Все, над чем я работал, все, что мы сделали вместе, рухнуло передо мной, и я не мог с этим ничего поделать. У меня было ощущение, будто я снова оказался в начальной школе, когда не владел ситуацией, и каждый день превращался в головокружительный кошмар.

“Ч-что? Без предупреждения?” — я запнулся. “И второго шанса?”

“Нет” — сказал Ларс. “Все кончено”.

Бороться казалось бессмысленно. Во всяком случае, я не желал отказываться от своего достоинства, оставшегося у меня, унижаясь за работу. Если они были настолько непреклонны в этом, а очевидно так и было, не было никакого смысла пытаться изменить их точку зрения.

“Хорошо” — сказал я. “Когда улетает мой самолет?”

После долгой паузы они обменялись взглядами. Ларс передал мне конверт.

“Вот твой билет на автобус” — сказал он. “Он отъезжает через час”.

В моей жизни бывали деньки и похуже, но этот остается одним из худших наряду с тем днем, когда умер моей отец. Фактически, это причинило мне еще большую боль.

“Хорошо” — сказал я. “Но не трогайте мои вещи”.

Я имел в виду не свои усилители или иное оборудование (потребовалось несколько недель, чтобы доставить все это через всю страну), а кое-что более ценное. Более личное. Мои песни. Они кивнули в знак согласия, и затем медленно пошли прочь. Джеймс был назначен водителем, возможно, потому что был моим самым близким другом в группе.

Мы погрузили мои вещи в кузов грузовика и отъехали от Квинс в тишине, направляясь к автобусному терминалу портового управления. Мы едва ли глядели друг другу в глаза, когда ехали через город. Джеймс пропагандировал образ крутого мужественного парня на протяжении многих лет, но я знаю его давно. Я знал, что происходило у него внутри. Когда он высадил меня на автовокзале, у него на глазах были слезы. Нам обоим было больно.

“Береги себя” — сказал он.

“Ага”.

Мы обнялись последний раз, затем я пошел прочь к терминалу. Я не оборачивался.

Сев в кресло в зале ожидания, я понял одну важную вещь: я был чертовски сломлен. Ни доллара не было переведено на мое имя. Я смотрел на четырехдневную автобусную поездку из Нью-Йорка в Калифорнии без еды, без воды, без ничего. У меня лишь была сумка грязного белья и гитара. Почему они не дали мне хотя бы пару баксов — деньги на выживание в поездке, я не знаю. Возможно, им это и в голову не пришло. Несмотря на это, я провел следующие четыре дня в бродяжническом аду, попрошайничая сдачу, принимая любую милостыню, предлагаемую своими попутчиками — пончик здесь, пачка чипсов там. Многие люди сжалились надо мной. Интересно, какими хорошими могут быть люди, когда они даже не знают тебя, когда им не нужна никакая причина, чтобы помочь тебе или доверять, когда ты находишься в муках похмелья и страдаешь от ломки, потому что не можешь позволить себе купить алкоголь, и от тебя воняет потом и алкоголем. Но столкнувшись с теми людьми, что были там, это восстановило мою веру в человечность.

Не то чтобы в то время я был особенно обеспокоен тем, что смотрел на светлую сторону жизни…или в течение достаточно длительного времени после этих событий. В какой-то момент я сидел в задней части автобуса, мои живот ныл от голода, голова пульсировала. На полу я увидел брошюру. Я взял ее и начал читать, на самом деле просто чтобы скоротать время. Брошюра оказалась листовкой, автором которой был сенатор Калифорнии, Алан Крэнстон. Предметом обсуждения в основном являлась опасность распространения ядерного оружия. По какой-то причине одна строчка в тексте была выделена жирным шрифтом:

“От арсенала мегадэт (оружия массового поражения) нельзя избавиться, неважно какие мирные договоры заключены”.

Я позволил этой строчке несколько минут покрутиться в своей разламывающейся от боли голове — “арсенал мегадэт…арсенал мегадэт” , и затем, по какой-то причине, не могу объяснить, по какой именно, я начал писать. При помощи позаимствованного у соседей карандаша и обертки от кекса я написал первые строчки песни о своей пост-металликовской жизни. Песня называлась “Мегадэт” (я опустил вторую “a” в слове Megadeath), и хотя она так никогда и не появилась на альбоме, все-таки послужила основой для композиции “Set The World Afire”.

Тогда мне и в голову не приходило, что слово Мегадэт, или как употреблено сенатором Крэнстоном, megadeath , относилось к утрате одного миллиона человеческих жизней в результате ядерной катастрофы, могло стать совершенно замечательным названием для трэш-метал группы. Но опять-таки, я не заглядывал настолько далеко. Я всего лишь хотел попасть домой.

Глава 6: Создание совершенного монстра — Мегадэт

“Чувак, если ты хочешь стать великим музыкантом, ты должен попробовать героин. Ты увидишь. Это все равно, что возвращение в лоно матери”.

Это необычная фотография. Поспорив как-то с Дэвидом Эллефсоном, я стал вокалистом Мегадэт в канун Нового Года. Я понятия не имею, что здесь творится с моим ртом, но именно так начиналось мое рычание. Фотография сделана Гаральдом Ойменом

Вернувшись в Калифорнию, я был совершенно разбит. Я потерял своих лучших друзей, свою группу, свою жизнь. В сущности, я потерял свою личность, ставшую абсолютно неотделимой от Металлика. Я был лицом группы, а теперь у меня не было группы. У меня не было ничего.

За неимением никого, к кому можно было податься, я приполз к своей матери, которая к тому времени находилась в плохом здравии (она умрет от застойной сердечной недостаточности семь лет спустя). Унижение, которое я чувствовал, возвращаясь в этот дом, в ту же комнату, где мы с Джеймсом недолгое время жили вместе, было почти невыносимым. Каждое утро служило суровым напоминаем о произошедшем.