Фёдор Сопрунов - Своим путем

Затягиваюсь. Сизый дымок улетает по ветру.

— Люди без юмора опасны. Знаешь, почему Гитлер захватил Германию? Потому что у немцев нет чувства юмора.

Тильда не улыбнулась. Она повернулась ко мне и посмотрела как-то по-взрослому, серьезно и внимательно.

Пробежала весна, лето, настала осень. Дорожки засыпало желтыми листьями, лес почернел, подернулся дымкой, пропах грибами и дымом.

Воскресные прогулки вошли в привычку. Я не могу не рассказывать моему молчаливому другу о последних событиях в Латинском квартале и не делиться своими гениальными мыслями. Тильда знает профессоров и товарищей и кое в чем начинает разбираться.

— Да не сахароза, а сахараза, — сержусь я, когда Тильда путает. — Фермент, «аза»! Ну, смотри.

На корточках щепкой на дорожке черчу и объясняю. Наконец поднимаю глаза. Тильда не слушает; она прислонилась к дереву, улыбается и смотрит вдаль. Оглядываюсь на лес, на Тильду. Как она изменилась за год! Что с ней? Я стер носком рисунок, и мы пошли.

Помню, однажды стояла чудесная, тихая погода. На выцветшем небе мягко светило осеннее солнце. Оно слегка нагрело Анженские скалы. Внизу, вокруг темного озера, оголенные деревья. Лес прозрачен, как кружева.

Тильда сидит на плоском камне. По привычке она обхватила руками колени и прижалась к ним щекой.

— Знаешь, Тильда, надоела мне тихая жизнь. Латинский квартал, больница. Может, махнуть в Испанию, на войну?

Тильда вскинула голову, уставилась на меня. Потом отвела взгляд, задумалась.

— Тод, если бы тебя держали в тюрьме…

— В тюрьме?

— Да… Долго, всю жизнь. Ты бы не сдался?

Пожимаю плечами. Странная девчонка!

Чтобы переменить разговор, говорю полушутя:

— Или влюбиться. Да так, чтобы вся жизнь перевернулась.

Тильда не улыбнулась. Она внимательно смотрит, прижавшись щекой к колену.

— Понимаешь, все отдать ради нее. Весь мир — за нее! Увезти, запереть, завязать ей глаза и не выпускать из рук. Ни днем, ни ночью… Или нет. Сказать ей: ты свободна. Люби, ищи, пробуй. Я буду ждать. А она сама придет ко мне.

Я посмотрел на прозрачное небо, встал и крикнул:

— Ау… где ты?

«Где ты… где ты…» — неслось вдаль, затухая. Лес молчал.

Я сел, взглянул на Тильду На светлом фоне неба четко выделяются черные локоны. Солнце освещает смуглую щеку с нежным румянцем. Тильда смотрит вдаль и, как всегда, думает о своем. В душе шевельнулось сочувствие к угловатой девчонке.

— Тильда, у тебя красивый цвет лица.

Тильда нахмурилась.

— Знаешь, это зависит от толщины эпителиального слоя. А вот на ногах у тебя слегка шелушилась кожа этим летом. Это бывает при недостатке витамина B 6.

Тильда подбирает ноги и накрывает их полою пальто. Потом говорит резко, сверкнув глазами:

— Я тебе не морская свинка для опытов!

Обиделась? Ну и глупо.

Посвистываю, потом, чтобы чем-то заняться, достаю бумажник и перебираю содержимое: права шофера-любителя, студенческий билет, пропуска, в библиотеки, письма…

— Тод, дай бумажник.

Протягиваю бумажник и начинаю рассказывать про вчерашний тяжелый случай в госпитале.

— Тод, кто такая Марта?

— Какая Марта?

— Здесь письмо от Марты.

— Ах эта… познакомились на вечеринке. Ты зачем рвешь письмо? Там обратный адрес.

Я даже привстал от удивления. Но Тильда молча порвала письмо и конверт и пустила мелкие клочья по ветру.

— Тебе письмо очень нужно?

— Да нет. Но все же…

Тильда меня не слушает.

— Тод, Жаклин красивая?

— Жаклин? Не знаю, не думал.

— А Мириам?

— Да откуда я знаю?

Неожиданные вопросы Тильды сбили меня с толку.

— А они умные?

— Умные?.. Подожди, при чем тут ум?

Начинаю сердиться.

— Пойдем домой. Становится холодно, — говорю я с досадой.

Возвращаемся через полянку, что примыкает к нашему саду. Перепрыгнув ограду, подходим к освещенному окну столовой. Игра в бридж окончена. На столе самовар. Из-за двери доносятся голоса родителей.

Тильда приостановилась, взяла мою руку и прижала к своей щеке.

О прогулках с Тильдой я не рассказывал друзьям из Латинского квартала. Не о чем было рассказывать. Так, пустяки.

Пустяки?

Прервем рассказ. Подумаем. Что ты скажешь, мой двойник на фоне темного окна? Теперь, по прошествии сорока пяти лет.

Из памяти стерлись воспоминания многих диковинных стран, где пришлось потом побывать, забылись встречи со многими замечательными людьми, а вот эти «пустяки» не померкли. Как ты думаешь, мой постаревший двойник, пустяки или сама сущность прожитой жизни?

Двойник смотрит на меня чуть иронически и молчит. Вот рядом с ним, на фоне ночной Москвы, возник стройный женский силуэт. Осторожные руки легли на мои плечи.

— Ты еще долго?

Жизнь прошла. Перед нами теперь последний отрезок пути. Дети выросли. Мы одни, только для себя. С нашей неугасшей терпкой любовью. С запоздалыми всплесками нежности и боли. Перед слиянием в приближающейся смерти…

И кольцо другое. У Тильды было колечко с тирольским эдельвейсом. Почти детское. Сколько времени прошло с тех встреч в Пуаньи?

Что время!

Как измерить боль и радость трудного пути сближения, который пришлось пройти после того, как мы встретились вновь?

Если бы я мог тогда, при встрече, сразу написать и отдать тебе эту рукопись! Вместо того чтобы годами скрывать, каким измученным и слабым я вернулся к тебе. Если бы ты могла сразу отбросить свою защитную гордость и доверить все, что ты пережила и передумала!

Опасно, повзрослев, хранить в душе мечтания юности. Опасно ловить осенью жар-птицу, промелькнувшую ранней весной.

Мы беззащитны перед любимым, и он может ранить смертельно, не ведая об этом.

На фоне ночного окна силуэт Тильды, склонившейся над моим двойником.

Бульвар Святого Михаила начинается в сердце Парижа на набережной Сены у острова Ситэ. И оканчивается у Обсерватории. Это официальный бульвар Сен-Мишель.

Но есть еще Буль Миш.

Перепрыгнув через чопорный бульвар Сен-Жермен, Буль Миш весело взбегает на холм Святой Женевьевы. Где кончается Буль Миш, сказать трудно. Для кого как! Для медиков, юристов, студентов Сорбонны — там, где улица Суффло взбирается к вершине холма, увенчанного глупейшим Пантеоном. Для физиков, химиков, географов, студентов Горного института — где-то дальше, у улицы Огюста Конта или даже Валь ди Грас. Я медик и поэтому считаю, что за улицей Суффло — это не Буль Миш, а только Бульвар Святого Михаила.

Святой Михаил, святой Жермен, святой Жак, святой Луи, святая Женевьева — как много святых в далеко не святом Латинском квартале! Но мы, студенты, не обижаемся на них! Это хорошие святые. Михаил и Женевьева, например. Да для нас они вовсе не Михаил и Женевьева, как у себя на небе, а просто Миш и Жинета. Свои в доску!