Михаил Гладышев - Плутоний для атомной бомбы

Первым начальником отделения был Чугреев Николай Самойлович, а технологом этого отделения назначили меня. Оба мы трудились на объекте с небольшими перерывами на обед и ужин. Часто мы оставались на всю ночь и отдыхали на длинных столах. Позже нам была выделена комната в домике, где сейчас размещен РСЦ-12. Как и все сотрудники институтов и руководители стройки и объекта питались мы в столовой «Березка». Эта столовая размещалась в березовой роще около завода 40 в 20—30 метрах от автобусной остановки вглубь рощи. Она была местом встречи первопроходцев, которые строили и пускали объекты А и Б (завод 156 и 25).

Как я упоминал выше, с Чугреевым мы встречались еще в Московском институте, где он был ведущим технологом в подготовке задания на проектирование самой технологии. Его умение излагать свои мысли с веселым юмором, его личное обаяние потянуло меня к нему и в дальнейшем общение перешло в дружбу. Еще в середине пятидесятых годов, когда он купил в нашем городе машину «Победа», мы вместе вели ее в Москву по плохим дорогам Урала и еще больше сблизились. В пути был случай, когда мы ехали по «хорошей» дороге и еле успели остановиться у разрушенного моста через речку. Николай Самойлович был у руля, спокойно вышел, посмотрел и без особого волнения стал ругать местных начальников, которые не только не ремонтируют дороги, но и не ставят знаки в опасных местах. Свою выдержку он проявлял без всяких усилий в сложных деловых ситуациях, особенно в спорных делах. Он помогал нам тем, что подбирал изготовителей оборудования, добивался его изготовления в срок, а когда были споры о том, как вести реконструкцию, Николай Самойлович часто стоял на нашей стороне. Всю свою жизнь он занимался делами, а личным увлечением были шахматы. На склоне лет начал строить дачный домик и обрел второе хобби. Работа непосредственно на производстве, особенно в период пуска завода, так его увлекала и затягивала, что порой он забывался и невнимательно соблюдал правила техники безопасности, что сопровождалось его переоблучением, а нередко и попаданием в организм альфа-излучателей. И вот что интересно, он был всегда здоров и редко жаловался на недомогания. Уверен, что Николай Самойлович просто игнорировал вредное воздействие радиоактивности, внушил себе то, что это его не касается, что особой вредности нет. В моем представлении это и помогало ему сохранить здоровье. Мое убеждение подкрепляется тем, что я сам подвергался большому воздействию радиоактивного излучения, а в один только 1952 год —более 125 бэр. Живу уже восьмой десяток и не собираюсь умирать. Еще когда уезжал из Московского института, сотрудники смотрели на меня как на обреченного, и я спросил Зинаиду Васильевну Ершову, что надо делать, чтобы сохранить здоровье, она ответила: «Занимайтесь физкультурой». Я так и делал. Психологический настрой имеет большое значение. Еще в период пуска завода среди нас ходили разговоры о курьезном случае. Один сотрудник какого-то Московского института по фамилии Абрамзон приехал в поселок, затем на промплощадку, а потом бывал в зданиях, где начинал работать реактор. Он так был напуган возможностью облучения, что внушив себе смертельное поражение, вскоре уехал, а через год умер.

В 1988 голу я был в турпоходе на теплоходе «Мария Ульянова». Там встретился, как и все туристы, с певцом Киевской филармонии, и он поделился со мной своими страхами за свою жизнь только потому, что живет в Киеве, где, якобы, много радиоактивности от Чернобыльской аварии.

Еще в 1950 году, когда в зд. 101 велись ремонтные работы с привлечением монтажных организаций, один молодой специалист-монтажник обратился ко мне с вопросом, почему он испытывает страх и непонятное волнение, когда проходит по нулевой отметке мимо 16-й оси. Я объяснил ему, что, видимо, это потому, что там рядом есть помещение, где работают лаборантки, обаятельные девушки. Он немного растерялся, а потом признался, что страх прошел, а волнение усилилось.

Сейчас средства массовой информации всеми силами стараются внушить страх перед опасностью радиоактивного излучения и все случаи заболеваний, рождения калек и отклонений от норм приписывают Чернобылю. Такая атака на психологию населения действительно может привести к заболеваниям. Только эти болезни по своему происхождению часто далеки от последствий Чернобыльской аварии. В этой кампании развития страха у населения имеются и корыстные цели — урвать у государства побольше льгот, лучших условий жизни. Мои рассуждения могут вызвать бурю негодования, но я имею право так говорить, потому что всю трудовую жизнь провел в условиях куда более вредных, чем в окрестностях Чернобыля.

Вернемся обратно на объект.

Хозяйственные вопросы и технические изменения определялись, как правило, на совещаниях, которые вел Борис Глебович Музруков — начальник базы 10 — так назывался химкомбинат «Маяк» в первоначальные годы.

Он каждый четверг приезжал на объект, проводил совещание с руководителями и решал все вопросы. Решения оформлялись незамедлительно, исполнялись быстро, в течение недели, до очередной встречи. Очень жаль, что такой стиль руководства был утрачен последующими руководителями комбината. В дальнейшем установились ежегодные отчеты руководителей объектов у директора комбината в присутствии руководителей комбината. Исполнение нужных, острых вопросов растянулось на долгое время.

Работать технологам стало легче, начали более регулярно выпускать продукцию, стали уточнять саму технологию. Мы не имели данных о стойкости материала, из которого были изготовлены аппараты и немного беспокоились. Однажды произошла авария. Взорвался аппарат из плексигласса, в котором был осадок, вместе с плутонием. Каньон был закрыт и люди не пострадали. Аппарат разорвался так, что остались только мелкие осколки. Стали искать причину, изучать, как велась технология, были ли отклонения по температуре к давлению, как выполнялись регламентные нормы. Оказалось, что нарушений не было. Ученый совет определил причину взрыва и она заключалась в том, что плексигласе быстро стареет, особенно в условиях радиоактивного облучения, а при изменениях давления в аппарате возможны разрушения. С тех пор аппараты из плексигласса в радиохимии (промышленной) не применялись. За этот случай меня хотели посадить в тюрьму, но, слава Богу (!), все обошлось благополучно.

Ангелом-хранителем оказалась Ольга Степановна Рыбакова, которая потом говорила мне, что по этому случаю ее допрашивали в соответствующих органах и много говорили обо мне. Она доказывала мою невиновность, и это помогло. Она в те годы работала начальником 9-го отделения, где были большие емкости для хранения растворов, в которых протекал процесс распада нептуния.