Коллектив авторов - А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

12 О миссии Хосров–Мирзы см. в кн.: Попова, с. 204–209.

13 Об этом списке и надписи на нем см. на с. 398 наст. изд.

14 Об этом портрете см. на с. 386 наст. изд.

15 О "Притворной неверности" см. на с. 336 наст. изд.

16 Точнее – Мастерской ул. (ныне пр. Лермонтова).

17 Опись бумагам, отобранным у Грибоедова, ее была составлена; обнаружен только список книг, находившихся у Грибоедова в Грозной и во Владикавказе (см.: Е. Г. Вейденбаум. Кавказские этюды. Тифлис, 1901, с. 264–265).

18 Вместе с Грибоедовым содержался Степан Илларионович Алексеев; о нем см. на с. 378–379 наст. изд.

19 Ошибка мемуариста. О Сенявине см. на с. 381 наст. изд. По-видимому, речь идет о штабс–капитане л.-гв. егерского полка Родзянко, который принимал на Главной гауптвахте арестованного Грибоедова (ЛН, т. 60, кн. I, с. 478). Ср.: Нечкина, с. 563–564.

20 Роль Ивановского в судьбе Грибоедова сильно преувеличена Смирновым. См.: Нечкина, с. 572, 585–586.

21 Вопрос об отношениях Грибоедова с Ф. В. Булгариным, журналистом и писателем, проделавшим путь от модного либерализма последних лет александровского царствования до крайней реакционности после 14 декабря 1825 г., неоднократно занимал современников. Ответ Жандра Смирнову обрисовывает лишь одну сторону дела. Грибоедов познакомился с Булгариным во время своего приезда в Петербург в июне 1824 г. Сближению их способствовали обстоятельства, о которых Булгарин рассказал в очерке "Как люди дружатся" ("Северная пчела", 1837, Ќ 47, с. 187–188). Живя в Варшаве (по-видимому, в 1817 г.), Булгарин приютил у себя больного юнкера Иркутского гусарского полка, оказавшегося приятелем Грибоедова; юнкер (фамилия его была приведена Булгариным не полностью: "Генис...") скончался от чахотки в доме Булгарина. Случай этот косвенно подтверждается архивными материалами (ЦГВИА, ф. 489, ед. хр. 2278, лл. 133, 160, 187, 218; ед. хр. 2279, лл. 133, 134), позволяющими расшифровать фамилию юнкера. Это был Петр Иванович Генисьен (его сестра, М. И. Генисьен (1803–1849) была замужем за кн. М. А. Волконским. – См.: Е. Г. Волконская. Род князей Волконских. СПб., 1900, с. 757). Он был зачислен вместе с Грибоедовым 26 июля 1812 г. в Московский гусарский полк. По–видимому, Генисьен тогда уже был болен, так как сразу же по прибытии в часть направлен в госпиталь и числился больным до конца 1813 г.

"Рассказывая мне о Москве, о своей жизни, – пишет Булгарин, – он с восторгом говорил об одном молодом офицере своего полка, которого он знал в Москве, еще будучи в пансионе. Из дружбы к этому офицеру он пошел в военную службу и ему обязан был всем своим образованием, любовью к изящному, высокому, к поэзии природы. Мой жилец писал несколько раз к этому офицеру и однажды получил от него письмо, в котором он уведомлял его, что приедет к нему в Варшаву. Больной прижимал это письмо к устам, плакал от радости... Я удивлялся этой необыкновенной привязанности и утешался. Моему сердцу было теплее.

Наконец, протекло лет шесть; я уже был в Петербурге и занимался словесностью, издавал "Северный архив". Однажды прихожу к другу и товарищу моему Н. И. Г<���речу> и нахожу у него незнакомого человека. Добродушный хозяин познакомил нас по–своему, то есть таким образом, что мы знали, с первой минуты, как обойтись друг с другом. Мой новый знакомец был тогда не тот человек, каким он сделался после. Но бессмертие уже было в его портфеле... Это был Грибоедов!

Жесточайшие мои противники литературные были старые приятели, родственники или даже питомцы Грибоедова. Он даже хотел помирить меня с одним из них, воображая, что у этого человека душа Грибоедова... он ошибся. Все, что окружало Грибоедова, говорило ему противу меня, потому что я тогда занимался литературной критикой, я говорил резкие истины. За дружбу со мной Грибоедов приобрел даже литературных врагов; он хохотал и говорил только: хороши ребята! Грибоедова просили, чтобы он развязался со мною... Он улыбался и сидел у меня по восьми часов сряду. Признаюсь, что зато и я никогда не любил никого в мире больше Грибоедова, потому что не в состоянии любить более, почитая это невозможностью. Право, не знаю, люблю ли я более детей моих... Я люблю их, как Грибоедова, а Грибоедова любил, как детей моих, как все, что есть святого и драгоценного в мире. Душа его была рай, ум – солнце!

Когда он отправлялся в последний раз в Персию, я сказал ему накануне: "Ты пойдешь высоко; я навсегда останусь тем, что теперь, т. е. ничем, в полном смысле Пироновой эпитафии. Мои противники мучат тебя..." Он быстро взглянул на меня, схватил за руку и сказал: "Ничто в мире не разлучит нас. Помнишь ли Геннис... которого ты призрел в Варшаве? Он писал ко мне о тебе... Я давно искал тебя... Наша дружба не провалится: она имеет основание". Это собственные слова незабвенного. Ах, как малы перед ним его соперники! Он весь жил для добра и добром.

Итак, офицер, о котором говорил с восторгом мой больной жилец, к которому он писал, был Грибоедов!.. (Воспоминания, с. 46–47). Это намеренно идиллическое описание имело явственное полемическое задание: противопоставить имя Грибоедова "врагам" Булгарина, к числу которых к 1837 г. принадлежали все передовые деятели русской литературы. Значительно сдержаннее пишет об этом Н. И. Греч, подчеркивая меркантильную сторону отношений Булгарина с друзьями: "В моем доме он узнал Бестужевых, Рылеева, Грибоедова, Батенькова, Тургеневых и пр. – цвет умной молодежи! Несколько раз должен я напоминать, что Булгарин был в то время отнюдь не тем, чем он сделался впоследствии: был малый умный, любезный, веселый, гостеприимный, способный к дружбе и искавший дружбы людей порядочных... Таким образом постиг он всю благость, все величие души Грибоедова, подружился с ним, был ему искренне верен до конца жизни, но не знаю, осталась ли бы эта дружба в своей силе, если бы Грибоедов вздумал издавать журнал и тем стал угрожать "Пчеле", то есть увеличению числа ее подписчиков" (Н. И. Греч. Записки о моей жизни. М.–Л., 1930, с. 687, 690–691).

Уже в начале октября 1824 г. их отношения находятся на грани разрыва (см. письмо Грибоедова Булгарину от сентября 1824 г.), причиной которого послужил булгаринский фельетон "Литературные призраки", напечатанный в журнале "Литературные листки" (1824, Ќ 16, с. 93–108). Хотя автор и предупреждал в примечании, что в статье "нет никаких личностей", читатели безошибочно узнали в "истинном литераторе" Талантине, недавно прибывшем в столицу из отдаленных стран, где он находился на службе, – А. С. Грибоедова. Сам Грибоедов был возмущен фельетоном, о чем и писал Булгарину: "...сближаясь с Вами более и более, трудно самому увериться, что Ваши похвалы были мне не по сердцу, боюсь поймать себя на какой–нибудь низости, не выкланиваю ли я еще горсточку ладана!!" (ПССГ, т. III, с. 161). Фельетон написан в виде сценки, изображающей спор Талантина с литераторами "новой школы", Лентяевым, Неучинским, Фиялкиным, Борькиным, в которых распознаются карикатуры на Дельвига, Баратынского, Б. Федорова. Грибоедов действительно встречался с ними во время своего отпуска 1824–1825 гг., как об этом свидетельствует, в частности, И. И. Козлов, в дневнике которого записано 3 мая 1825 г.: "Вечером Лев Пушкин, Дельвиг, Грибоедов, человек умнейший, каких мало" ("Старина и новизна", 1906, кн. XI, с. 47).