Коллектив авторов - А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

Тифлис, 3–го августа 1828.

Около 9 часов вечера поехал я из города прямо на квартиру Грибоедова, чтобы сдать лошадь слугам. Когда я въехал во двор, я увидел большое количество поклажи; когда я спросил, чьи это вещи, мне ответили: "Грибоедова". Я подумал, что он распорядился их послать вслед за ним в главную квартиру. Но как же я был удивлен, когда услышал у Ховенов, что он возвратился еще 14–го, так как лошади, отъехав 50 верст, не захотели идти дальше. Утром на другой день я снова пошел к нему, чтобы с ним поговорить; к сожалению, я уже не застал его, так как незадолго до моего приезда он уехал опять. Возвратился ли он в Тифлис и когда — пока неизвестно; до сих пор от него нет известий; доставивший из Ахалкалаки знамена офицер встретил его в этой крепости; он ехал тогда из Карса, где он думал найти Паскевича, в Ахалцик, который окружен и перед которым находится главная квартира. Очень меня ошеломило также известие о том, что Грибоедов женится. Его будущая жена — молодая шестнадцатилетняя княжна Нина Чавчавадзе; она очень любезна, очень красива и прекрасно образованна. Эта женитьба, естественно, придает совсем иной характер нашему обществу в Персии, и я думаю, что я буду рад этой перемене. О свадьбе я ничего не узнал; говорят, что если он сейчас не вернется в Тифлис, то свадьба состоится в декабре. Несомненно, известия о нем придут на днях, и тогда все разъяснится. Так как я увидел, что мне нечего больше делать в Тифлисе, а Мензенкампф звал меня ехать с ним вместе, решился я на это. <...>

В Катериненфельде я до позднего вечера беседовал с колонистами об их несчастии, происшедшем в 1826 году. На эту деревню 14 августа напало около 600 курдов, турок и персов; их привели татары из соседних деревень; большая часть домов была разрушена; около 50 колонистов были искалечены; многие увезены в плен, остальные разбежались и только в минувшем октябре возвратились домой. Узнав, что я еду с Грибоедовым в Персию, они настоятельно просили меня позаботиться об их родственниках. Они мне дадут сведения о находящихся в плену колонистах, и я, конечно, сделаю все возможное, чтоб помочь этим несчастным; Грибоедов также сделает для них, несомненно, все, что будет в его силах. <...>

Позавчера, 1–го августа, после обеда вернулись мы в Елизаветполь, откуда я один поехал в Тифлис.

Тифлис, 16–го августа 1828.

Я все еще пишу Вам из Тифлиса, и, по всей вероятности, не в последний раз. Срок нашего отъезда еще до сих пор не назначен; хотя Грибоедов и говорит, что мы поедем через 5 или 6 дней, но я этому поверю только тогда, когда день будет точно определен. Он женится не в январе, а теперь, на этих днях, и возьмет с собой жену. Так как день свадьбы еще неизвестен, то я уверен, что мы еще не скоро отсюда уедем. Однако все возможно, так как все готово к отъезду; поэтому, если с будущей почтой от меня не будет известий, это будет означать, что мы покинули Тифлис. Тогда я уже не смогу давать о себе вести так регулярно, как сейчас, так как почта из Персии идет раз в 2 недели. Необходимо будет письма для меня направлять в адрес Грибоедова. К моему имени надо прибавить: "Г–ну секретарю Российской Имп. миссии в Персии", без указаний места, в таком случае они прямо поступят ко мне. Мы поедем большой кавалькадой; кроме 50 всадников, пойдут 50 вьючных лошадей и несколько экипажей для будущей госпожи министерши: эти последние, естественно; не ускорят нашего путешествия, так как доставить их из Тавриза в Тегеран будет крайне трудно.

До конца октября мы не сможем быть на месте назначения, так как мы будем останавливаться на день или на два в городах и по крайней мере две недели пробудем в Тавризе. Грибоедов старается нам облегчить все, что можно; поэтому мы совсем не будем заботиться о наших вьючных лошадях, так как позаботится обо всем он сам; даже о фураже для моей лошади и обо всем, чем я должен обеспечить моего слугу (Семена).

4–го, в субботу, я имел намерение отправиться с Мензенкампфом опять в колонию. Семен уже подал мне после обеда лошадь и мы собирались выехать, когда я узнал от кого–то из посетителей Ховена, что он встретил одного из наших курьеров и от него узнал, что Грибоедов следует за ним. Я отложил свою поездку, отпустил Мензенкампфа одного и поехал к Паскевичу ожидать там Грибоедова. В шесть часов он действительно приехал – я был очень рад увидеть его опять; казалось, что и он мне обрадовался (по крайней мере, он так сказал). Он нашел, что в течение нашей трехнедельной разлуки я очень поправился; по его словам, ему было вдвойне приятно видеть меня здоровым, так как он был уверен, что я болен; он не мог думать, что я смогу хорошо переносить здешний климат, так как все бывшие здесь петербуржцы всегда переносили вначале легкую лихорадку... 5–го я совсем не видал Грибоедова; я весь день оставался дома.

В четверг, 7–го, я нашел Мальцева больным, в постели; он схватил на обратном пути из лагеря гастрическую лихорадку, которая была, однако, неопасна. Я обедал сегодня у Сипягина по его приглашению. Он принял маленького секретаря очень любезно и, усадив меня на софу, в разговоре часто обращался ко мне...

Мальцев не мог быть по болезни, Грибоедов был у невесты, так что из нашей миссии был я один... К, чаю к Ховеыам пришел Грибоедов со своей невестой, и я имел случай ее хорошо разглядеть; она необычайно хороша, ее можно назвать красавицей, хотя красота ее грузинская. Она, как и ее мать, одета по–европейски; очень хорошо воспитана, говорит по–русски и по–французски и занимается музыкой; ее отец — генерал–майор и правитель Эривана, где мы его собираемся посетить; он, кажется, очень любезный и образованный человек. Я попросил в этот вечер Грибоедова отпустить меня на несколько дней в колонию... Он тотчас мне это разрешил и прибавил, что я могу оставаться там до тех пор, пока он за мной не пришлет.

10 августа был день рождения Коцебу. Мы ожидали к обеду много гостей; однако, за исключением полковника Ренненкампфа [3], который пришел, когда мы пили шампанское, никто не явился. Насколько мне был приятен Ренненкампф, с которым я познакомился раньше, настолько мне было неприятно известие, которое он мне сообщил; Грибоедов просил меня возвратиться в Тифлис...

Я нашел Грибоедова больным, он боролся с болями в желудке и кишечнике и не знал, куда деваться от жара; но когда ему становилось лучше, он садился за фортепиано и так прекрасно фантазировал, как я редко слышал. 12–го августа я работал целый день с Мальцевым, с которым я потом обедал у Грибоедова; я нашел его сегодня в лучшем состоянии, но есть он не мог. Вечером я гулял в саду Паскевича и по городу при великолепном лунном сиянии, в прекраснейшую ночь.

Утро 14–го прошло, как и предыдущее. Я обедал у Грибоедова, который поправляется.