Андрей Стученко - Завидная наша судьба

Осмотрели лошадей. Насчитали сто восемьдесят, а здоровых среди них только двадцать две. Остальные ранены, некоторые чудом держатся на ногах. У нас нет возможности возиться с ними. Оставлять их врагу тоже не можем. Многих раненых животных пришлось пристрелить. После этого тяжелого акта у нас не осталось и полусотни лошадей.

Умер от раны в живот начальник разведки дивизии Гавронский. Его ранило ночью при переходе через железную дорогу. Он ужасно страдал, бредил, все звал детей и жену. Смерть Гавронского омрачила нас. Настроение испортилось еще больше, когда возвратилась разведка и доложила о тяжкой судьбе армии генерала Ершакова. С разведчиками пришли несколько командиров и красноармейцев этой армии. Они рассказали о тяжелом бое, который разгорелся здесь недавно. Мы побывали на том страшном месте. Развороченная земля усеяна трупами наших и немцев. Здесь же исковерканные повозки, орудия, машины. Раненые лошади, с низко опушенными головами бродят по мертвому полю. А вокруг зловещая тишина. Уцелевшие группы бойцов и командиров уже ушли, чтобы пробиться к своим.

Во второй половине дня наблюдатели донесли, что к лесу со всех сторон движутся гитлеровцы на мотоциклах, автомашинах и в пеших боевых порядках. Было также замечено, что минометные батареи противника занимают огневые позиции. Таким образом, мы оказались еще раз окруженными. Подав команду «К бою!», я начал организовывать прорыв. План был прост: с наступлением темноты внезапно атаковать немцев на одном из наиболее выгодных направлений и бегом преодолеть занятую ими зону. Чтобы не растерять людей, решил пробиваться колонной, построенной по двадцать человек в ряд с интервалами в три — пять шагов между бойцами. По моему сигналу первые два ряда и все фланговые, подойдя к опушке леса, должны открыть огонь из автоматов и с криком «ура» броситься вперед. Для удобства управления расположился со своими заместителями и помощниками в центре первых трех рядов.

Уже стало смеркаться, когда мы были готовы к броску.

И вдруг через громкоговорители с немецкой стороны раздались слова: «Рус! Сдавайсь! Ви ест окружены крупными немецкими частями. Вам капут. Сдавайсь!»

В первую минуту многие растерялись. В такой ситуации могла возникнуть и паника. Понимая это, я громко скомандовал: «Вперед, товарищи! Огонь! Ура!»

Вся масса людей, будто очнувшись, с криком «ура» бросилась вперед, открыв шквальный автоматный огонь.

Через час мы уже приводили себя в порядок на лесной поляне. Потерь почти не было. Внезапность и быстрота сделали свое дело.

Собираю командиров и политработников. Советуемся, что делать дальше. Одни предлагают разбиться на группы по восемь человек и прорываться каждой самостоятельно.

— Хотите, чтобы нас, как цыплят, перехватали поодиночке? — возражают другие.

Кладу конец спорам. Мое решение: всем быть вместе и пробиваться организованно, силой.

Именем Родины обязываю всех безоговорочно выполнять мои приказы.

Тут же решили и организационный вопрос. Вместо полков и эскадронов были созданы отряды. Назначены командиры и комиссары.

Несколько позже в более узком кругу определили конкретный план действий.

Опять было два мнения: одно — пробиваться к своим через линию фронта, другое — составить партизанский отряд и действовать во вражеском тылу.

Второе было заманчиво. Но мы не имели опыта партизанской борьбы, да и помнили требование командования — двигаться к Москве, спасать ее. Решено — будем пробиваться к своим. Но на таком участке фронта, где противник менее активен, где у него нет ударных группировок. Намечаем маршрут. Вражескими тылами пройдем около трехсот километров, до самого Серпухова, а там пробьемся через фронт.

Случайно услышал, что некоторые товарищи все еще ратуют за раздробление отряда на восьмерки. Одним из «агитаторов» оказался мой ближайший помощник. Пришлось ему и еще кое-кому пригрозить расстрелом за такие разговоры. С наступлением темноты трогаемся в путь. Подошли к железнодорожной станции Пятница. Наша разведка нарвалась на пулеметы и с потерями отошла. Высылаю новую разведку с заданием подойти к станции с юга. Прождали ее часа два — как в воду канула. Посылаю еще разведывательную группу. Она также бесследно исчезла. Не выдержав, беру с собой человек двенадцать и отправляюсь с ними в разведку.

Нашли укрытый участок для перехода через линию железной дороги. Веду через него весь отряд. Преодолели насыпь. Двигаемся теперь параллельно железной дороге в полукилометре от нее. Я по-прежнему во главе разведки. Главные силы идут за нами в двухстах — трехстах метрах, на расстоянии зрительной связи. Помогает луна. Она освещает окрестность, и от лунного света приятно блестит слегка запорошенная снегом земля.

Прошли таким образом около двух километров. Внезапно разведку обстреляли с полотна железной дороги.

— Ложись!

Разведчики быстро выполняют команду. Но потери все-таки несем: один убит, один ранен.

Приподымаю голову. Как там наши главные силы? Но их уже нет — скрылись в ближайшем лесу.

С четверть часа пролежали мы, прижатые к земле струями трассирующих пуль.

На миг стрельба утихла. Но только шевельнулись — снова ливень свинца.

— По одному ползти за мной к лесу! — подаю команду.

Ползли минут сорок — пятьдесят. На опушке поднялись и бегом бросились в лес. Долго искали главные силы отряда. И без результата. Видимо, товарищи, считая нас погибшими, ушли, хотя это ни в коей степени не оправдывало их.

Только теперь я осознал глубину своей ошибки. Разве имел право командир дивизии превращаться в командира разведывательной группы? В результате отряд остался без руководства.

Успокаивало одно, что отряд должен следовать по намеченному маршруту. И мы сможем его догнать.

Надеясь на это, группа, которая перестала быть разведывательной, энергично двинулась вперед по намеченному маршруту.

Уже рассветало. Идти дальше было опасно. Мы вошли в перелесок севернее станции Угра и расположились на отдых. Отдых был относительный, так как все промокли от ползания по влажному снегу, дрожали от холода, а костра нельзя было разжечь — не найти сухих дров, да и боялись, как бы немцы не заметили дым.

Итак, итог малоутешительный. Пробиться мы пробились, но с потерями. А самым неприятным было то, что мы оторвались от главных сил отряда и с каждым часом гасла надежда на соединение с ним. Настроение у всех препаршивое, а у меня просто ужасное. К счастью, я не знал тогда, что отряд все-таки распался на мелкие группы — сказались вредные разговоры, которые мы так, видимо, и не смогли пресечь. В этом я тоже виню себя: не применил решительных мер к тем, кто агитировал за распад отряда на мелкие группы.