Детлеф Йена - Екатерина Павловна, великая княжна

Талантливая писательница и редактор, доверенное лицо барона фон Котта, Тереза Хубер была в некотором роде похожа на Екатерину Павловну. Друзья и знакомые находили ее самоуверенной, честолюбивой и неуравновешенной. Тереза Хубер исповедовала весьма свободные моральные принципы. Она вполне охотно поддерживала отношения со своим первым и вторым мужем одновременно, пропагандируя так называемый брак втроем. Ее отношение к вюртембергской конституции было таким же, как и у Екатерины. Кредо Терезы Хубер звучало примерно так: «Душа вюртембергской жизни в любом ее проявлении есть семейственность» {221} 221 König-Warthausen, Therese Huber, s. 225. . Соответственно ему она подбирала себе круг знакомых и не чуралась интриг. Письмо к аугсбургской подруге в большей степени отразило негативные стороны характера Терезы, нежели пролило свет на некоторые факты, касающиеся трагической смерти Екатерины.

Вильгельм I должен был временами казаться самому себе Дон Кихотом Ламанчским. Он был окружен всевозможными слухами и подозрениями в многочисленных проступках, повлекших за собой смерть королевы. Никто не верил в искренность его горя. Что бы он ни делал, все тотчас использовалось против него. Королю одному теперь приходилось нести всю тяжесть ответственности за решение конституционного вопроса. А что теперь должно было стать с его планами относительно усиления позиции Вюртемберга в Германском союзе? Как должны были отнестись к его надеждам в Российской империи? Со смертью Екатерины Павловны эти вопросы не исчезли сами по себе, напротив, они приобрели особое значение, ведь многие из желаний короля могли осуществиться только благодаря его супруге. В этой столь сложной для себя ситуации Вильгельм решил «взять быка за рога». Он не только поставил под свой жесткий контроль всю благотворительную деятельность. В 1819 г. король сделал решительный шаг вперед в конституционном вопросе.

Король должен был также заняться вопросами, связанными с наследством, оставленным Екатериной, и выполнить все ее распоряжения, записанные в завещании. К 22 апреля 1819 г. он дал свое согласие на раздел движимого имущества Екатерины Павловны в строгом соответствии с ее последней волей. Кроме того, он пошел дальше, передав тот миллион рублей, который подарила ему Екатерина, обеим своим дочерям. Было ли это свидетельством его неспокойной совести, проявлением особых чувств к покойной жене или же чисто политическим расчетом — нам остается лишь догадываться. Мы видим лишь конечный результат: король ни в одном из пунктов не нарушил волю своей супруги. Урегулирование вопросов, касавшихся наследства, согласно составленному королевой завещанию имело большое значение и с точки зрения дальнейших отношений Вюртемберга с Россией. Императорская семья, конечно же, была потрясена внезапной смертью Екатерины Павловны. Мария Федоровна потеряла уже четвертую дочь. Разве не могло все это не вызвать у матери сильнейшего шока, даже если она и руководствовалась в своем поведении всегда, в том числе и в отношениях с дочерью, в первую очередь политическими интересами? А как настойчиво обе они, мать и дочь, добивались императорской короны и боролись против Наполеона! Чего только ни предпринимали они, чтобы принудить Александра I к активным военным действиям против узурпатора. Все это давило на сердце матери тяжелым грузом воспоминаний. Семья была прекрасно осведомлена и об особом отношении Александра к своей резвой сестричке. Да и находясь в Вюртемберге, Екатерина Павловна была важной для русской политики персоной, хоть ей и пришлось довольствоваться второстепенной политической ролью. Поэтому с разных точек зрения, политической, финансовой и чисто человеческой, было вполне понятно, почему российский императорский дом настойчиво ждал самого тщательного выяснения причин внезапной кончины Екатерины Павловны. Хорошо, что княгиня успела родить четверых детей, так что прочные династические связи не прерывались с ее смертью.

Вильгельм I со своей стороны сделал все, чтобы сохранить неизменным политический и династический союз с Российской империей. Ведь от этого в значительной степени зависело его собственное политическое будущее. Он скрупулезно выполнил все распоряжения своей супруги. Оба ее сына были переданы под опеку ольденбургского дома. Граф Берольдинген, впоследствии министр иностранных дел Вюртемберга, отправился в Санкт-Петербург с подробным отчетом: о течении болезни королевы, результатах вскрытия, траурных мероприятиях и о реакции народа на трагическое событие. В соответствии с правилами императорского дома Романовых, касавшимися великих княжон, выходящих замуж за границу, Вюртемберг был обязан теперь построить достойную усыпальницу, куда из евангелической лютеранской церкви должны были быть перенесены останки Екатерины. У Вильгельма I был уже план на этот счет. Королева как-то при жизни пожелала обрести вечный покой в Ротенберге, там, где находились руины родового замка вюртембергских правителей, хотя не записала в завещании этого своего желания. Это место могло быть символическим и для вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Берольдинген также передал фрейлине Алединской причитавшиеся ей согласно завещанию памятные подарки и попросил ее вернуть ему все письма, которые она получила от Екатерины Павловны. В те времена это было вполне обычным делом. В течение четырех лет просьба была выполнена.

А вот письма Екатерины к брату Александру Вильгельм заполучить не смог. Секретарь королевы Бушман после смерти своей госпожи переслал все ее документы и записки Марии Павловне в Веймар. Мы не знаем, хранились ли они там или сразу же были отосланы далее. В любом случае, это не может служить доказательством некоторого охлаждения в отношениях между дворами Санкт-Петербурга и Штутгарта. Возвращение или даже уничтожение всей корреспонденции умершего члена семьи российского императорского дома было в духе традиций того времени. Позднее, в 1857 г., Мария Павловна в своем завещании распорядилась, чтобы письма всех умерших членов ее семьи сожгли, а живых — вернули на родину. Кроме того, содержание сохранившихся писем ни в коем случае не должно было стать известным какому-либо третьему лицу. Император Николай I, например, распорядился сжечь даже дневники своей матери. Объяснение мотивов подобного обращения с семейными документами звучало не всегда убедительно. Сохранившиеся записки Марии Павловны убеждают нас в том, что в них не содержится каких-либо государственных тайн, нет в них и свидетельств нарушения морали.

Мы, конечно же, не можем исключить того, что Вильгельму I очень хотелось бы знать, о чем писала королева своему брату или госпоже Алединской. Но причины ухудшения отношений между Санкт-Петербургом и Штутгартом следует искать не в этой детали. Они кроются в политических сферах и доказывают ограниченные возможности династических браков. Это ухудшение началось в 1815 г., когда Вильгельм и Екатерина еще и не были супругами. Скандал, произошедший на Ахенском конгрессе, незадолго до кончины Екатерины Павловны, показал: император Александр I желал видеть Европу объединенной «под знаком креста» Священным союзом и окончательно оформленной в политическом отношении. Во многих немецких государствах, в том числе и в Вюртемберге, национально-либеральные публицисты бурно возмущались по этому поводу, не утихали ожесточенные споры относительно конституций, а свободолюбивые студенты объединялись для борьбы с политической системой Меттерниха. Любая попытка где бы то ни было, в любой части Европы и Германии, изменить существующий порядок воспринималась российским императором как покушение на раз и навсегда установленный «священный порядок». Российская империя была готова поддержать любое, вплоть до интервенции, мероприятие, носившее антиреволюционный характер, но никак не стремление вюртембергского короля изменить соотношение сил в Германском союзе и, возможно, в качестве выразителя интересов средних немецких государств встать во главе новой империи. Опубликованный в 1820 г. в Вюртемберге «Манускрипт из Южной Германии», содержащий требования радикальной структурной перестройки Германского союза, воспринимался российским императорским домом как прямая провокация. И хотя слух о том, что Екатерина Павловна инициировала его написание, казался совершенно невероятным, сам памфлет мог вызвать в Санкт-Петербурге только негативную реакцию.