Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Поначалу митинговать собирались на площади Гагарина, но потом толпа двинулась по привычке на Манежную — там прокричать: «Банду Ельцина под суд!» — чтобы этот беспалый белобилетник слышал и трепетал в своем кремлевском логове. Борис Исаакович был, как всегда, в генеральском мундире, при наградах и, как всегда, шел в первых рядах с красным флагом на свинчивающемся древке. Рядом шагал верный Джедай с гитарой. Толпа дошла до омоновцев, перегородивших Ленинский проспект, и остановилась. Точнее, остановились первые шеренги, а задние все подходили и подходили от площади Гагарина, туже и туже сжимая народную пружину. Башмаков запомнил это выражение — «народная пружина», брошенное на поминках говорливым есаулом Гречко.

«Я даже вначале не понял, — вспоминал есаул после второй. — Стоим. Впереди эти, в касках, со щитами, как псы-рыцари… Стоим. Спиной прямо чувствую, как сзади, понимаешь, народная пружина сжимается… И вдруг слышу звон. Сначала думал — в ушах. У меня так от давления бывает. Прислушался — нет, не в ушах! Огляделся и понял: медали звенят! Фронтовиков-то тысяч десять было, не меньше. Сзади напирают, толкаются — и медали звенят… Звенят! Прямо-таки набат мести! Никогда не забуду!..» Борис Исаакович подошел к омоновцам и строгим голосом спросил:

— Почему не пускаете?

— А куда надо? — спросил омоновец.

— К Кремлю!

— Не положено, отец!

— В 45-м было положено, а теперь не положено…

— Отец, ты сам человек военный. Должен понимать: приказ есть приказ.

— А если вам прикажут по фронтовикам стрелять? Тогда что?

— Да что ты с ним пустоболишь? — крикнул, подбегая, другой омоновец, явно офицер. — Он же провокатор!

— Эй, ты, охломоновец, — вмешался Джедай, — соображай, с кем разговариваешь!

— А с кем я разговариваю?

— У тебя теперь каска вместо башки? В погонах не разбираешься?

— Ага… А чего так слабо? Мог бы на Арбате и маршальские купить!

— Не сметь! — возвысил голос Борис Исаакович. — Я генерал Советской армии!

«Ты понимаешь, — удивлялся на поминках после четвертой есаул Гречко, — Исакыч-то обычно не картавил. Только когда запсиховывал, из него тогда это еврейское «р» и перло… Он как закричит: «Я генер-рал Советский ар-р-рмии!» Ты уж меня, Трудыч, прости, но у него на самом деле как-то не по-русски получилось…»

— Ах ты, жидяра, китель чужой напялил, — крикнул офицер — и еще выстёбывается!

— Что? Что ты сказал, сопляк? — Борис Исаакович двинулся на него.

— А вот что я тебе, тварь пархатая, сказал! — И омоновец с размаху ударил генерала резиновой палкой по голове.

Джедай хотел броситься наперерез, но не успел.

Генеральская фуражка слетела и откатилась. Удар был довольно сильный, но, конечно, не смертельный. Смертельной оказалась обида. Борис Исаакович схватился за грудь, захрипел и стал заваливаться.

Каракозин и Гречко еле успели его подхватить.

— Врача! — закричал Джедай.

— Вот тебе врача!

Офицер хотел ударить и Джедая, но есаул успел схватиться за дубинку и вытащить омоновца из цепи. С этого, собственно, и началось то печально знаменитое побоище ветеранов, много раз потом описанное газетами и показанное по телевизору…

Каракозин, прикрывая собой хрипящего генерала, стал вытаскивать его из толпы. Но по рядам уже побежало: омоновцы генерала забили!

— Какого генерала?

— Исакыча!

— Су-у-уки!

Генералов среди митинговавших было немного. Но главное — Борис Исаакович с Джедаем не пропускали ни одной демонстрации — «Исакыча» и «Андрюху с гитарой» знали многие. Народ озверел — начали отрывать от плакатов и знамен древки и, как острогами, бить ими омоновцев. Появились и предусмотрительно заточенные арматурины. Булыжники и кирпичи, невесть откуда взявшиеся посреди асфальтового Ленинского проспекта, забухали о щиты…

Это столкновение стало зловещим прологом к событиям октября 1993 года, оно показало, что ни одна из сторон не готова к компромиссу. Официально было объявлено о нескольких сотнях раненых с обеих сторон. Но на самом деле жертвы были не только среди демонстрантов и правоохранителей. Среди них — Игорь Иванович Кар-пец, выдающийся ученый-юрист и криминолог, некогда возглавлявший Главное управление уголовного розыска МВД СССР. В те дни он находился в больнице после инфаркта. Он уже шел на поправку, и ему разрешалось смотреть телевизор. Когда Игорь Иванович увидел репортаж о событиях на площади Гагарина, с ним случился еще один инфаркт, от которого он уже не оправился.

В том же мае было созвано Конституционное совещание для выработки окончательного варианта новой Конституции, однако оппозиция отказалась признать его легитимность. В это время рубль перестал быть единой валютой в пятнадцати бывших советских республиках, а летом была проведена денежная реформа, вызвавшая еще большую панику, чем при обмене пятидесяти- и сторублевых купюр в 1991-м. Глава Центробанка выделил на обмен 30 дней и ограничил сумму 35 тысячами рублей (что соответствовало 35 долларам США). Затем сумму увеличили до 100 тысяч, а срок — до конца года, но было поздно: народ в отчаянии штурмовал сберкассы, а цены выросли на 30 процентов.

Как ни удивительно, автор этих строк ничего не помнит про тот обмен. Скорее всего потому, что денег в моей семье не было совсем и менять было просто нечего. А может, еще и потому, что народ, который уже привычно называли населением, свои гроши тогда по-скорому обменял на доллары, чтобы потом получить их обратно уже в новых купюрах — по мере надобности.

В интервью «Неделе», вышедшем летом 1993-го, Поляков так характеризовал ситуацию в стране: «То, что происходит сейчас в России, можно определить есенинской строчкой: «Еще закон не отвердел». Отсюда все наши беды. Но парадокс заключается в том, что закон и не может отвердеть, потому что тогда по нему придется отвечать. Кому-то — за непродуманные экономические акции, приведшие к пауперизации и даже «папуасизации» большей части населения. Кому-то — за поспешные политические решения, обернувшиеся удручающими территориальными потерями. А кому-то — за то, что даже не перепутали государственный карман с собственным, как говаривали при социализме, а попросту приватизировали этот самый карман…» На вопрос, как он относится к нынешней политической борьбе и методам, которыми она ведется, он ответил: «Она напоминает мне дуэль на автогенах в пороховом погребе». Это были пророческие слова.

И вот наступил сентябрь. В обстановке строжайшей секретности был подготовлен указ № 1400, который Ельцин озвучил в телеобращении к народу. Утвердив поправки к Конституции (что по той же Конституции он сделать никак не мог), президент изменил конфигурацию власти. Согласно его указу, и съезд народных депутатов, и Верховный Совет утрачивали свою легитимность. В Белом доме, у Верховного Совета, тут же отключили электричество, связь и водоснабжение, а здание было оцеплено внутренними войсками. В ответ Верховный Совет назвал действия президента конституционным переворотом, а X чрезвычайный Съезд народных депутатов принял решение о прекращении полномочий президента Ельцина и передаче власти вице-президенту Руцкому. Представительные органы по стране поддержали Верховный Совет, главы регионов — Ельцина. В Белом доме начали собираться сторонники Верховного Совета, а сам Белый дом вновь оказался опоясан баррикадами. Патриарх Алексий II попытался побудить стороны прийти к компромиссу, но переговоры результата не дали.