Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Тут мы сталкиваемся с фактами, заставляющими по-новому взглянуть на своеобразие той эпохи. На «Семейном канале» существовала рубрика «Звездная пара», куда приглашались известные семьи. И Поляков вдруг позвал к себе на программу одного за другим «изгоев» и «пугал» тогдашнего телевидения: председателя КПРФ Зюганова, лидера антиельцинского сопротивления Бабурина, главного редактора газеты «Завтра» Проханова, председателя Конгресса русских общин Дмитрия Рогозина, которые если и появлялись на экране, то в старательно окарикатуренном виде. Позвал не одних, а с женами и детьми.

«На ТВ в ту пору царили странные обычаи. Либеральный угол зрения был не государственной установкой, а как бы личным выбором автора программы, ведущего или редактора. Тотальным же этот взгляд на мир становился из-за того, что людей с другими принципами на работу в эфир просто не брали. Гусинский на НТВ даже ввел анкету, где соискатель должен был указать не только родителей, но дедушек-бабушек по всем линиям. «Пятый пункт» интересовал телемагната не меньше, чем бдительных советских кадровиков, но только в совсем обратном смысле. Когда я позвал Проханова, начальство напряглось, но возражать не стало: свобода слова, понимаешь ли. Видимо, полагали, что я поступлю так, как тогда было принято: зазвать оппозиционера в эфир и выставить дураком. Однако я сразу задал дружелюбный, уважительный тон, и семья Проханова очаровала не только зрителей, но и съемочную группу, которая после окончания эфира долго не хотела их отпускать. Нечто подобное произошло потом, когда я пригласил Зюганова, Рогозина, Бабурина… Кстати, так было и через шесть лет, когда меня позвали вести передачу «Дата» на ТВЦ. На первом же эфире я обнаружил, что мы пиарим исключительно события, лиц зарубежной истории и культуры. Сделал замечание редактору — юной дурочке, подцепившей клиническое западничество на журфаке МГУ у Ясена Засурского. Без толку. Она посмотрела на меня глазами цвета «камю» и независимо улыбнулась. Тогда в прямом эфире, когда речь зашла о дне рождения, кажется, Мэри Пикфорд, я вдруг спросил у соведущей Кати Герасичевой:

— А что у нас с днем рождения Нонны Мордюковой?

— А разве сегодня? — испугалась она.

— Не знаю. Вам не кажется странным, Катя: когда день рождения Пикфорд, мы знаем, а когда Мордюковой — нет?

Случился скандал, как я и запланировал, ведь Мордюкова была любимицей допивавшего свой президентский срок Ельцина. Попцов, возглавлявший тогда ТВЦ, швырялся мебелью и бегал по потолку. С тех пор никаких проблем с отечественными датами в передаче не было… о

Поляков придумал для «Семейного» свою передачу — «Стихоборье», желая вернуть современной поэзии утраченную не по ее вине аудиторию. Это был уникальный проект, состоявший из турнира поэтов, литературной викторины и серьезного разговора о смысле и назначении поэзии, ведь жюри в студии возглавляли такие мастера, как Владимир Соколов, Константин Ваншен-кин, Лариса Васильева, Юрий Кублановский… Передача, длившаяся около сорока минут, шла в прямом эфире, включая подведение итогов и выборы победителя при участии зрителей, звонивших в студию. Кто хотя бы приблизительно знает студийную механику, поймет, что провести вживую такую передачу, уложившись в формат, очень трудно. Но Поляков справился. А в мае, когда отмечали пятидесятилетие Победы, он решил собрать в студии всех оставшихся в живых поэтов-фронтовиков. Ему возразили: «Куда нам столько стариков?!» Такая позиция в принципе соответствовала кремлевской, ведь именно тогда, единственный раз, войска и военная техника прошли не по Красной площади, а у Поклонной горы. Тогда горько шутили: «Наполеон не дождался там ключей от Москвы, а Клинтон дождался…» Поляков возмутился, пошел на самый верх, к Попцову, и добился своего. В результате в студии читали стихи и вспоминали о войне Юрий Левитанский, Виктор Кочетков, Юрий Разумовский, Сергей Викулов, Николай Старшинов, Николай Панченко, Нина Бялосинская, Евгений Винокуров, Михаил Дудин, Егор Исаев. Многие из них вскоре ушли из жизни, и это было их последнее появление в эфире.

Помимо прочего, участие в этих проектах обеспечило семью и дало возможность без суеты и спешки завершить работу над новым романом.

К сорокалетию Полякова подоспел двухтомник, который выпустило издательство «Художественная литература». Тираж по тем временам был очень приличным, тем более для собрания сочинений: 25 тысяч экземпляров. Профинансировал издание В. Долгов, который еще в 1990-м, будучи директором Литфонда РСФСР, тиражом полмиллиона выпустил моментально разошедшийся «Апофегей».

В предисловии, подводя некоторые творческие итоги, Поляков подчеркивал, что «больше всего не хотел спрямлять свой путь, подгоняя его под складывающийся ныне довольно забавный стереотип борца с былым режимом. Непонятно только, на чем он держался, коль все были борцами. <���…> Более того, совершенно сознательно я поместил под общей обложкой вещи, на первый взгляд взаимоисключающие: рядом с повестью «Сто дней до приказа», очень в свое время обидевшей известную часть армии, читатель найдет работу «Между двумя морями», посвященную героической странице отечественной словесности — фронтовой поэзии. А повесть «ЧП районного масштаба», воспринятую некогда как «антикомсомольский манифест», он сможет сравнить со стихами, где те же подробности юности осмысливаются в ином свете. Никакого внутреннего противоречия тут нет, а есть всего лишь стремление на самом элементарном уровне приблизиться к неоднозначности жизни. Литераторы, специализирующиеся исключительно на воспевании или исключительно на сокрушении, всегда напоминали мне незабвенного Тома Кенти (герой романа Марка Твена «Принц и нищий». — О. Я.), коловшего большой королевской печатью орехи.

Мне очень хочется, чтобы читатель, открывший этот двухтомник, отрешился от скандальной атмосферы, в какой появлялись в печати иные мои повести, и увидел в них то, чем они являются на самом деле, — попытку разобраться в судьбе моего поколения, пришедшего в сей мир в пятидесятые годы, проведшего детство и юность под тяжкими сводами довольно странного государственного сооружения, а зрелость свою встретившего на развалинах…».

Как видим, и в сорок лет критический взгляд на советскую эпоху разочарованного идеалиста еще преобладал над взглядом умудренного жизнью мужа, внимание которого прежде всего привлекают достоинства, а не недостатки. Но это, несомненно, объясняется свойствами характера. Впрочем, предисловие написано в 1992-м, когда по первоначальным планам и должен был выйти двухтомник.

В послесловии к нему Владимир Куницын отмечал: «Читатель признал Юрия Полякова. Признал и, кажется, полюбил. Но не тут-то было с профессионалами, а особенно с профессиональной, маститой, престижной критикой. Она молчала, и более того, молчала с какой-то полупренебрежительной улыбкой. Даже и не разбираясь в предмете, она скептически не доверяла всеобщему успеху поляковских повестей, подозревая в самой очевидности этого успеха некий каверзный подвох со стороны удачливого автора. <���…> Эта некая чванливость нашей литературной элиты, думается, проистекает из недоверия к эстетическим вкусам широкого читателя, почти кастовой привычки узурпировать право окончательной оценки, и если эта оценка расходится с мнением читателей, то, как бы много их ни было, по мнению касты, тем хуже для самого читателя».