Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Схожая история вышла с критиком Аллой Латыниной, заведующей литературным отделом. Я ее приглашаю в кабинет и говорю: «Алла Николаевна, приближается семидесятилетие Николая Николаевича Скатова. Надо его поздравить, дать материал о нем или сделать с ним интервью». Вдруг она отвечает: «Я не планирую поздравлять Скатова». — «А в чем же дело?» — «Скатов — чиновник, он не литературовед». Я ей говорю: «Даже если бы он был полотером, которого назначили директором Пушкинского Дома, мы все равно должны его поздравить — у нас не так много пушкинских домов. Но он как раз не полотер, а замечательный литературовед. Вы читали его книги — о Кольцове, о Некрасове? Нет? Странно… А о Пушкине?» Она говорит: «Нет, не читала». — «Как же вы можете утверждать, что он плохой литературовед? Вы что, в отделе живете по принципу: «Скатова не читала, поэтому не люблю»? Так не пойдет. Готовьте в номер материал о нем! На полосу!» На следующий день после нашего разговора Латынина тоже подала заявление об уходе. Своим сотрудникам, которые ее увещевали: «Тебя же не выгоняют! Трудно тебе, что ли, поздравь ты Скатова!» — она объяснила: «Вы не понимаете: если я дам материал к его юбилею, наши меня не простят». И предпочла уйти, потому что не хотела огорчать своих. Что говорить! Нравами либеральной жандармерии возмущался еще Салтыков-Щедрин».

Через год после назначения Поляков дал интервью корреспонденту газеты «Гудок» Игорю Логвинову:

«<���…> И. Л. Вы пришли в газету чуть больше года назад. Как вы сами оцениваете те перемены, которые произошли в «Литературке» за этот период? Что уже сделано, что еще предстоит сделать?

Ю. П. <���…> Сейчас мы представляем весь спектр духовной жизни страны, начиная от консервативно-социалистической ориентации (если брать политическую составляющую литературы, потому что есть еще и эстетическая) и заканчивая крайне либеральной. И консервативное творчество, и авангард — это все у нас присутствует, но именно в тех пропорциях, в которых это есть в жизни. Мы отказались от элитарной ориентированности на московскую тусовку. То же самое и в отношении стиля. Первое, что я сказал, когда пришел: в «Литературной газете» этого птичьего постмодернистского языка, который непонятен даже самим его приверженцам, не будет. Мы так и сделали, и надо сказать, что реакция последовала мгновенно. За короткое время в несколько раз сократился возврат газеты из киосков, без всяких дополнительных вложений тираж вырос на десять тысяч. Только за счет изменения отношения к читателю. Пошла почта, напоминающая во многом почту старой «Литературной газеты». Люди опять начали делиться своими надеждами, делать интересные предложения, высказывать сокровенные мысли. <���…>

…Мы стараемся восстановить историческую справедливость, потому что я глубоко убежден в том, что общество, которое у нас сложится в ближайшее десятилетие, будет представлять собой очень своеобразный симбиоз советской и постсоветской цивилизаций. А стремление полностью вычеркнуть советский опыт так же губительно, как попытка после революции полностью зачеркнуть опыт дореволюционной России. Поэтому одна из основных задач, которые я ставлю и перед собой, и перед коллективом, — быть объективными в освещении нашего недавнего прошлого и пореформенных лет. Мы провели очень интересную, имевшую большой общественный резонанс дискуссию, которая называлась «Десять лет, которые потрясли…». Это был крупнейший цикл полемических статей, где впервые за десять лет на одной площадке сошлись публицисты, писатели, политики всех направлений. Раньше было так: в «Известиях» спорят об одних нюансах, в «Завтра» — о других. Но в споре о нюансах не рождается истина, понять, что же с нами произошло, можно, только столкнув самые полярные мнения, причем столкнув их в дискуссии, а не во взаимном оплевывании и отрицании».

Сам Поляков назвал дискуссию «Десять лет, которые потрясли…» «попыткой вернуть отечественную интеллигенцию в режим диалога». Попытка оказалась во многом успешной: в дискуссии приняли участие известные авторы, полтора десятилетия не спорившие друг с другом вообще, считая любую полемику с оппонентом бессмысленной.

Вот список авторов и названий опубликованных в ходе дискуссии статей: Юрий Поляков «Ослепление и наказание»; Александр Ципко «Я сыт по горло коммунистическим «гуманизмом»; Виталий Гинзбург «Каждому свое»; Владимир Крючков «Мы сейчас на очень опасном вираже истории»; Борис Стругацкий «Время — критерий истины»; Валерий Хайрюзов «В России произошла нормальная революция»; Владимир Мау «Что с нами сделали за десять лет»; Сергей Кара-Мурза «Камо грядеши, г-н Ципко?»; Владимир Ступишин «Революция» и наказание»; Анатолий Афанасьев «Мы пошли бы другим путем»; Валентин Павлов «Даже слепые про-зреют…»; Геннадий Лисичкин «Рго и Contra»; Алексей Варламов «В России совершена революция»; Сергей Филатов «Я стоял неподалеку от того танка…»; Юрий Головин «Убьют? Или не заметят?»; Виталий Коротич «Четвертого не дано»; Леонид Жуховицкий «Ортодокс поневоле»; Анатолий Макаров «Мы должны винить сами себя»; Жорес Алферов «У нас был фашизм почище гитлеровского»; Александр Яковлев «Россия к диалогу не готова».

Материалы дискуссии были изданы отдельной книгой и повлияли на формирование новых подходов к новейшей отечественной истории. Подавляющее большинство читателей очень высоко оценили собранный под одной обложкой спектр мнений. А вот «архитектор» перестройки академик Яковлев оказался не готов к диалогу с подавляющей частью народа, не согласившейся с его методами реформирования страны.

Да и Горбачев, выступая после прошедшей дискуссии на «Эхе Москвы», заявил, что «ЛГ» стала черносотенной. Бывший президент, во многом виновный в крушении СССР, бросил такое обвинение газете, видимо, потому, что большинство авторов дискуссии жестко критиковали его политику. «Отец гласности» так и не привык к нелицеприятным оценкам своей деятельности.

«Однажды на юбилейном вечере Андрея Дементьева я оказался в сложном положении. Дело было в огромном концертном зале «Зарядье», который уступами спускался к Москве-реке от белого каре гостиницы «Россия», неизвестно зачем построенной здесь полвека назад на месте исторического квартала. И совсем уж неясно, для чего отель снесли сорок лет спустя, когда он сам стал памятником мягкого советского конструктивизма 60-х. Теперь там пустырь и раскопки. По сценарию на сцену приглашались сразу несколько друзей юбиляра для теплых поздравлений. Вот, наконец, ведущий вызвал Павла Гусева, Олега Попцова и меня. Неся на плече, как новогоднюю елку, букет, я поднялся на сцену, произнес вслед за коллегами приветствие, поблагодарил Дементьева за редакторскую отвагу 1980-х, вручил пенал с «Паркером» — таких у меня со времен собственного пятидесятилетия осталось с дюжину, и собирался уже спуститься со сцены… Но тут случился сбой: видимо, ведущий за кулисами начал праздничный банкет раньше, чем следует. Не поблагодарив нас и не предложив вернуться на свои места, как полагалось по сценарию, он возвестил: «А сейчас на сцену приглашается первый президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев!» В проходе появился одутловатый старичок в хорошем костюме. В нем трудно было узнать Горби, если бы не затейливое кисельное пятно на лысине. Вскарабкавшись и обнаружив на сцене трех граждан, переминающихся с ноги на ногу, он принялся по партийной привычке на глазах трехтысячного зала здороваться с каждым за руку. Мне не оставалось ничего другого, как убрать руки за спину. Рукопожатие политика, которого я презираю, в мои планы как-то не входило. Зал утробно ахнул. Дементьев покачал головой, осуждая мою прямоту. Горбачев растерянно посмотрел на меня и, отпрянув, стал говорить поздравительную речь, как всегда, путаную и в конечном счете посвященную не юбиляру, а себе любимому. Мы тихонько под президентские переливы сошли со сцены. Когда я сел на место, сразу несколько тяжелых ладоней благодарно опустилось мне на плечи, и сразу несколько человек горячо прошептали: «Молодец, Юра!» На банкете я не успевал поднести к устам рюмку, так как обе руки мне то и дело пожимали гости, полностью одобрявшие мой демарш: «Так ему, трепачу меченому!» И только народный художник Н. обозвал меня слабаком. «Эх ты! Я бы на твоем месте в морду ему дал! На глазах у всех!» В перестройку он написал несколько портретов Горбачева — поясных и в рост, в одиночку и вдвоем с Раисой Максимовной, но обещанного звания Героя Социалистического Труда так и не получил…»