Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

Мы поехали в том направлении, куда указывал Ленин. Там и нашли колокольню с уцелевшим колоколом.

Через несколько дней приехали снимать. С трудом по узкой винтовой лестнице затащили камеру, штативы и осветительную аппаратуру на самый верх. Кабеля не хватило. Пришлось тащить еще и два больших аккумулятора от танка.

Снимать было тесно и неудобно. Точки отхода не было. Но мы все-таки разбили блюдечко о штатив (киношная традиция) и сняли сцену. И на сорокаметровой высоте отметили первый съемочный день шампанским.

Это было 3 августа 1959 года. В этот день родился мой сын Колька.

В Краснодаре Циргиладзе повез нас смотреть декорацию. Она стояла на обрыве километрах в двадцати от города.

– Вот дом, вот обрыв, – показывал он, довольно потирая руки. – Пойдемте.

Повел нас дальше:

– Вот улочка, вот совхоз.

Конечно, Краснодар самый солнечный город России, но когда мы на следующий день поехали на съемку, было облачно и холодно.

Прождали солнца до часу и уехали обедать. Только начали есть суп – вышло солнце. Быстро вернулись обратно – пока доехали, солнце зашло за тучи.

И так три дня подряд. Уезжаем обедать – выходит солнце. Возвращаемся – пасмурно. На четвертый решили сделать вид, что едем обедать, а сами спрятались. Но вариант не прошел. Небеса не обманешь.

Вечером из Москвы пришел материал, снятый под Москвой – сцена на колокольне. Смотрели в ближайшем кинотеатре втроем: я, Таланкин и Ниточкин. Вышли подавленные – материал ужасный, все фальшиво, куцо, и нет никакой высоты и фактуры. А главное, что не переснимешь – когда вернемся, будет уже зима, а под Краснодаром колоколен с колоколами нет.

На следующий день с утра опять было пасмурно. Выехали на съемку. Подъезжаем – водитель сворачивает не налево, а направо.

– Ты куда?

– Скорпионыч велел (за глаза Циргиладзе все звали Скорпионычем).

Над обрывом стояла декорация – звонница с колоколом, и тут же расхаживал, потирая руки, довольный Циргиладзе:

– Вот колокол, а вот высота.

Сел на свой «газик» и уехал.

– И откуда он знал, что у нас в Спас-Клепиках ни черта не получится? – спросил я у Кима.

– От верблюда, – буркнул Ким.

Утром шестого дня в пять утра с улицы донесся дикий вопль Циргиладзе:

– Солнце! Поехали, поехали! Где эти болванчики режиссеры?

Мы у Циргиладзе проходили по категории людей, которых он за глаза называл «болванчиками».

Быстро собрались, приехали на место. Поставили рельсы, камеру, свет, начали репетировать сцену: Сережа бежит за Васькой и Женькой и говорит: «У меня есть сердце, оно стучит. Послушайте, хотите?»

– Это я снимать не буду, – заявил Ниточкин.

– Что «это»?!

– Небо как простыня. Дождемся, пока облачка появятся.

– Какие облачка?! При чем здесь облачка?! – заорал Циргиладзе. – Неделю солнца ждали! Детей снимай!

– Нет.

Тогда во ВГИКе на операторском учили, что небо без облаков снимать не стоит.

– Снимай, Толя, – попросил Таланкин. – Не до облачков.

– Меняйте оператора, – уперся Толя.

– И поменяем! Завтра же здесь будет другой оператор! – взорвался Циргиладзе.

– Виктор Серапионыч, с другим оператором работать мы не будем, – сказал Таланкин.

– Да?! – Циргиладзе побагровел.

– Не будем, Виктор Серапионович, – подтвердил я.

– Тогда ищите себе другого директора!

Циргиладзе резко развернулся и пошел. Ким – за ним. Они скрылись за «домом Сережи», и оттуда донесся крик:

– Эти болванчики думают, что с ними будут цацкаться! Кому они нужны! Триста метров отставания! Закроют к чертовой бабушке!

Таланкин покосился на Ниточкина.

– Куинджи! Левитан! – сплюнул и закурил.

Из-за дома выбежал Ким:

– Валидола ни у кого нет?

– А кому?

– Виктору Серапионовичу!

Все побежали за декорацию. Побледневший Циргиладзе сидел на ступеньках и держался за сердце.

– Виктор Серапионович, не волнуйтесь, – сказал Ниточкин. – Снимем так, без облачков!

– Толя, – Циргиладзе взял у гримерши таблетку валидола, положил под язык, – моя профессия погонять. А твоя профессия… Ты должен… – Циргиладзе щелкал пальцами, он никак не мог найти подходящего слова.

– Виктор Серапионович, облака идут! – сказал Ким.

На горизонте показалось маленькое облачко…

Наконец установилась солнечная погода, и мы начали снимать. Снимали три недели без перерыва – надо было догнать отставание. В группе стали роптать, и Циргиладзе объявил два дня выходных. Мы решили в эти два дня снять похороны прабабушки. Что нам нужно? Камера и оператор – есть. Сережа – есть. Гроб – возьмем в похоронном бюро. С могильщиками договоримся – скинемся, на все про все полсотни за глаза хватит.

Пошли в похоронное бюро, попросили дать нам гроб напрокат.

– Как напрокат? – обалдел продавец. – Вы что, собираетесь его обратно выкопать?

Мы объяснили, что гроб нужен для кино. Кино продавец уважал, но паспорт в залог за гроб взял.

На следующий день гроб погрузили в кузов грузовика и поехали на кладбище (бутылка портвейна). Представились директору (бутылка коньяка). Он указал нам место, где можно копать, и выделил двух могильщиков (четыре бутылки водки).

Начали снимать с кадра: «Сережина тень бредет меж падающих на дорожку теней крестов». Гроб несли Ким и механик (кролик и перцовка после съемки в нашем номере). Двое, потому что тени от четырех сливались бы. Чем выше солнце, тем меньше тень, и к моменту съемок тень от Бори оказалась слишком маленькой. Борю с мамой отправили домой, а Сережин берет с помпоном напялили на Таланкина – самого высокого. Ниточкин попросил, чтобы он и штаны снял: видно, что длинные – Сережина тень должна быть в коротких. Таланкин снял брюки, остался в трусах, а брюки отдал на хранение костюмерше, которая присутствовала на съемке, потому что мы взяли Сережин игровой берет, за который она была материально ответственна. Костюмерша сидела на скамеечке у решетки могилы, и потом рассказала нам, как наши съемки выглядели со стороны.

Двое в кепках, хихикая, несут гроб. За ними идет долговязый мужик в трусах и в берете с помпоном – несет цветок. За ним – другой мужик с какой-то бандурой, этого мужика поддерживает маленький усатый грузин. Грузин громко поет похоронный марш (я пел, чтобы задать темп движения камеры). Солнце зайдет за облако – вся компания садится на гроб и начинает курить. Солнце выходит – опять несут и поют.

К костюмерше на лавочку подсел седой ветеран с медалями и спросил:

– Что это они?

– Прабабушку хоронят, – сердито ответила костюмерша (ей казалось, что Таланкин растягивает Сережин берет).

– А зачем садятся?

– Солнца ждут.

– А… – ветеран немного помолчал. – Грузинка?