Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

Но люди такие же приветливые и жизнерадостные, как раньше.

В посольстве был прием по случаю 7 Ноября. Приехал и Фидель. Его сразу же окружили работники посольства, все очень высокого роста, как будто специально подбирали, чтобы были не ниже Фиделя. Ко мне подошел мой старый знакомый Альфредо Геваро.

– Куба си! Янки но! – улыбнулся он и подмигнул.

Я виновато развел руками (чуть позже расскажу почему).

– Пойдем к Фиделю. Он будет рад тебя видеть, – сказал Альфредо.

– Он меня не узнает. Мы встречались двадцать лет назад, и смотрел он не на меня, а на Скобцеву.

– Фиделю достаточно взглянуть один раз, и он на всю жизнь запомнит. Пошли.

И он сквозь охрану провел меня к Фиделю Кастро.

– Узнаешь?

Фидель, поседевший, но по-прежнему обаятельный, посмотрел на меня сверху вниз, затянулся сигарой и сказал:

– Фильм про маленького мальчика.

Узнал.

Между прочим. В 1963 году в Москве я случайно встретил на улице Альфредо Геваро, и тот пригласил меня на прием по случаю Дня Кубинской Революции в ресторан «Прага».

Я надел черный костюм, галстук и пошел. В вестибюле наверху, у лестницы, гостей встречал кубинский посол, молодой человек лет двадцати пяти, и его приближенные. Я пожал им руки и вошел в зал. Огляделся. Народу много, а знакомых, кроме Альфредо – никого. Видно, я попал на прием не моего ранга – повыше. К столам не протолкнешься, почему-то на всех приемах, даже в Кремле, у столов обязательно толкучка – такое впечатление, что гостей дома неделю не кормили.

Вышел в вестибюль, закурил. Стоял напротив посла. Посол улыбнулся мне. Я – ему.

И тут охрана засуетилась, распахнулась дверь, и в вестибюль стремительно вошел маршал Советского Союза Семен Буденный. А за ним высшие лица государства, члены Политбюро: товарищи Микоян, Подгорный, Гришин. Фурцева…

Буденный поднялся по лестнице прямо ко мне, обнял, расцеловал и поздравил:

– С праздником тебя, камрад! Куба си – янки но!

А за ним и все остальные товарищи пожали мне руку, сказали: «Куба си – янки но!» и прошли в зал.

Немая сцена. Я смотрю на посла. Он – на меня.

Я развел руками – и слинял .

В Тбилиси со стороны отца у меня было две тети – тятя Надя и тетя Лена, четыре двоюродные сестры – Тако, Марго, Кето и Марина, и дядя Гриша, муж тети Нади. Когда я мальчишкой приезжал в Тбилиси, то очень любил у них бывать – особенно из-за дяди Гриши. Он в школе преподавал географию и рассказывал мне истории про дальние страны, и еще у него была настоящая шашка. Я был единственным мужчиной, продолжателем рода Данелия, и тетки с сестрами любили меня и очень баловали. И по случаю моего приезда обязательно устраивали обед. Очень вкусный. Покупали говяжью вырезку или цыпленка – то, что сами ели крайне редко. Они очень гордились, что мой отец – их брат – стал большим человеком, а потом были не прочь похвастаться и мной. Когда я после фестиваля в Акапулько приехал в Тбилиси, тети накрыли стол, не как обычно в комнате, а составили столы на веранде и позвали подруг и соседок. Посадили меня на почетное место в торце стола – дяди Гриши уже не было, и я был единственным мужчиной за столом – и тетя Надя сказала:

– Гия, расскажи, что говорят в Мексике о грузинах?

Все уставились на меня (думаю, я был первым человеком, побывавшим в капиталистической стране, которого они видели живьем).

Ну я, естественно, сказал, что мексиканцы грузин очень любят и уважают.

– Они, наверно, очень симпатичные, эти мексиканцы, – заключила средняя сестра Тако.

На фильме «Сережа» мы работали с композитором Борисом Чайковским. Он написал прекрасную музыку, и она точно соответствовала происходящему на экране… Но нам так показалось скучновато, и мы все перемешали: ритмичную музыку, написанную для проезда автобуса, поставили вместо лирического вступления, а под лирическое вступление Сережа идет в школу… И так далее.

Борис Чайковский, когда посмотрел фильм, перестал с нами здороваться.

На фильм «Путь к причалу» музыкальный редактор Раиса Александрова Лукина (она работала со мной почти на всех фильмах) порекомендовала пригласить молодого ленинградского композитора Андрея Петрова.

Он приехал – молодой, застенчивый. Я сказал ему, что срочно нужна мелодия песни. Поскольку матрос Чапин поет ее в кадре, к съемкам должна быть готова фонограмма.

Спросил, есть ли слова. Я объяснил, что для меня важнее мелодия: она будет лейтмотивом фильма. А слова напишем потом.

Петров уехал в Ленинград и через неделю привез мелодию. Сыграл. Я сказал, что хорошо, но можно еще поискать. Он опять уехал и через неделю привез другую мелодию. Сыграл. Я опять сказал, что можно еще поискать. И так двенадцать раз. Остановились на тринадцатом варианте – мое любимое число.

Так мы потом и работали с Андрюшей сорок лет.

Мы с Андреем Петровым. 1961 год.

Между прочим. Те двенадцать вариантов тоже не пропали – они прозвучали в других фильмах, к которым Петров писал музыку.

Теперь мелодию нужно было утвердить в музыкальной редакции. Но главный музыкальный редактор ее забраковал: музыка с западным душком – не советская музыка. Не русская.

Я возразил: не русская, но и не западная. И поскольку события происходят в Арктике, мы использовали мелодии народных песен чукчей (эту версию нам подсказала Раиса Александровна).

Музыка была утверждена.

Написать слова я попросил поэта Григория Поженяна. Он написал: «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» И т. д. В слове е-сли две ноты, а в мелодии три. Поженян потребовал чтобы Петров выкинул ненужную ноту. Я сообщил об этом Петрову. Тут уж деликатный Петров не выдержал.

Телеграмма: «Москва. «Мосфильм». Данелия. Я написал тринадцать вариантов мелодии, пусть этот Жеженян заменит одно слово!»

Поженян – задира, боксер, бывший десантник, – узнав, что его назвали Жеженяном, пришел в ярость и рвался в Ленинград, чтобы набить Петрову морду.

Конфликт уладили так: сказали Поженяну, что фамилию перепутало телеграфное агентство, а переделывать ничего не надо – ни слова, ни музыку. Споем безграмотно: «е-е-сли» – тремя нотами. Так и поет ее в фильме актер Валентин Никулин.

Песню записали, она нам нравилась, но мелодию никто не мог запомнить – ни члены съемочной группы, ни я сам. «Не будут петь, – понял я. – Ну и не надо. Главное – есть настроение».

Когда фильм был готов, мы повезли его в Мурманск и показали морякам. Ночью меня разбудило пение. За окном пьяные голоса нестройно выводили нашу песню: «Е-е-сли радость на всех одна, на всех и беда одна…»