Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Отбуксировав одну машину за другой, мы наконец заняли укрытие позади крестьянских домиков и сараев. Граница лежала в каких-то сотнях метров к югу от деревни, а позади нее на обратных склонах заняли огневые позиции наши батареи, доложив о готовности к стрельбе. Поскольку толку от меня на командном пункте дивизиона было мало, я попросился в четвертую батарею.

Гауптман Нойгебауер, немолодой уже офицер, оборудовал свой наблюдательный пункт в стоге сена, стоявшем почти на самой границе. В пять часов сорок пять минут, предваряя атаку пехоты и легких бронетранспортеров, должен был начаться огневой налет. Наступал понедельник 6 апреля 1941 года.

Нервы у всех были взвинчены до предела, ведь наш дивизион проходил боевое крещение. Для меня это тоже являлось первым непосредственным соприкосновением с противником. Как всегда в такой ситуации, минуты текли медленно. В который раз расстояния по карте были измерены, а команды на стрельбу рассчитаны и перепроверены. Те, у кого имелся бинокль, залегли в укрытия и смотрели в сторону неприятеля.

Гауптман Нойгебауер плеснул нам из своей фляги по глоточку крепчайшего шнапса и чокнулся со мной. От обжигающего напитка по телу пошло тепло, прогнав озноб, вызванный утренним холодом и сыростью, а также странное подсасывающее ощущение в животе. Бывалый вояка Нойгебауер, прошедший поля сражений Первой мировой войны, объяснил причину этого ощущения. Перед каждой битвой оно появляется у всех — у кого сильнее, у кого слабее. Я смог сравнить его с теми чувствами, которые испытывал когда-то перед первой студенческой дуэлью на шпагах.

Мы с Нойгебауером, глубоко закопавшись в сене, вновь лежали в стогу, непрерывно поддерживая связь с огневой позицией батареи и время от времени, чтобы успокоить нервы, выкуривали по сигарете, соблюдая необходимые меры предосторожности. Стрелки часов показывали уже пять часов сорок четыре минуты утра, неумолимо приближаясь к назначенной отметке. Наконец большая стрелка дошла до нее, и тогда Нойгебауер скомандовал:

— Батарея, огонь!

Раздался грохот, и над нами со свистом полетели снаряды.

Через два часа все закончилось. Вражеская позиция была взята, и мы получили приказ приготовиться к движению. В десять часов колонна построилась и начала медленно плестись по дороге, а я вернулся в штаб. Вскоре показался только что взятый противотанковый ров, открыв вид на еще дымившееся поле битвы и санитаров, оттаскивавших раненых к санитарным машинам, отвозивших их в тыл. Некоторым помочь было уже нельзя, убитых подбирали и складывали друг возле друга.

«Шеренга — судьба солдата, — подумалось мне. — Строй и шеренгу своего подразделения он может покинуть только тогда, когда его настигнет последний приказ. Но и в этом случае его удел — вновь навечно лежать в шеренге рядом со своими боевыми товарищами».

По сооруженному саперами мосту мы стали перебираться через противотанковый ров, достигавший пятиметровой ширины. Возникла пробка, колонна остановилась, и у меня появилась возможность осмотреться. Кругом валялось оружие, а за укрытием лежало перевернутое противотанковое орудие. Чувствовалось, что в некоторых местах сербские солдаты удерживали свои позиции до последнего вздоха — еще виднелись следы недавней ожесточенной рукопашной схватки.

Длиннющие винтовки с примкнутыми штыками мрачно смотрелись на фоне коричнево-зеленой униформы убитых солдат. У них были загорелые и изможденные лица крестьян, медленно приобретавшие серый цвет. Почти все сербские солдаты носили пышные темные усы.

Чуть поодаль виднелась группа пленных. С почти восточным стоическим спокойствием они сидели на корточках, курили сигареты, жевали хлеб, пуская буханку по кругу, или просто лежали, вытянувшись прямо на земле и глядя в серое небо. Пленные даже не пытались взглянуть на тех, кто к ним подходил. Один из них, пожилой солдат, говорил по-немецки. Он был родом из Боснии и выучил язык, общаясь в течение многих лет с австрийскими солдатами.

— Нет, мы не понесли особо больших потерь. Просто не смогли больше держаться против вас, — пробормотал он, отвечая на мой вопрос. — Однако для нас война закончилась. Когда я теперь вновь увижу свой двор?

Этот последний вопрос, похоже, был единственным, который его интересовал. Острое желание поскорее вернуться к своему клочку земли, пожалуй, является характерным для всех людей, работающих на земле.

— Скоро ты вернешься домой на свой двор, — подбодрил я его.

В ответ на эти простые слова утешения пожилой солдат мне низко поклонился.

Через пару километров мы подошли к населенному пункту Вршац. Город был взят нашим разведывательным дивизионом совсем недавно. Видимо, для противника это явилось настолько неожиданным, что он оставил его без боя. Во всяком случае, следы сражения не просматривались, а на улицах царила обычная жизнь.

Здесь, в Вршаце, я наконец-то понял, почему вид балканских городов так напоминает мне родину. Здания муниципалитета, церкви, школы, ратуши и большинство городских домов были везде одинаковы. Это являлось напоминанием о временах старой монархии, которая наложила отпечаток своей культуры на строительную архитектуру. Незамысловатый стиль буквально всех построек отражал подход к этому делу некогда правившей здесь былой австрийской бюрократии. Даже стеклянные фонари на центральной улице в точности копировали светильники в предместьях Вены, позволяя в мыслях легко перенестись на несколько десятилетий назад.

Вскоре наша дивизия оказалась перед городом Панчево. Местность к востоку еще не была разведана, но по сведениям, полученным от местных жителей, к небольшой высотке мелкими подразделениями отошли сербские части. Я как раз находился в штабе полка, и мне поручили возглавить разведгруппу, чтобы выяснить, что к чему. Дороги после дождя развезло до такой степени, что для колесных машин они стали непроходимыми. В стороне же от главной дороги положение было еще хуже. Поэтому мне дали два тягача. Посадив на каждый по двенадцать человек, я отправился на задание.

Мы ехали с большой осторожностью, спешиваясь перед каждой деревне, и дальше, прикрывая друг друга, продвигались по одному. Но все наши меры предосторожности оказались напрасными. Ничего не происходило. Третья деревня оказалась самой большой и красивой, а местные жители вышли нам навстречу и приветствовали как освободителей. Оказалось, что этот населенный пункт являлся закрытым немецким поселением Карлсдорф. Никогда ранее мне не доводилось видеть столь искренней радости, как ту, которую проявляли эти люди. Они никак не хотели отпускать нас, но требовалось идти дальше и подняться на высоту. Желая нам помочь, жители предупредили, что следующие две деревни целиком и полностью населены сербами и следует проявлять большую осторожность.