Николай Палибин - Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

Есть и еще один вид спекулянтов. Был в Советском Союзе известный знаток полярных областей, исследователь их и участник научных полярных экспедиций профессор Самойлович. Имя его упоминалось так же часто, как и имя другого полярного исследователя — О. Шмидта. В один прекрасный день фамилия Самойловича исчезла. Что с ним произошло, никому не было известно. Позже на одной из станций Ворошиловской железной дороги была задержана женщина. Она выходила из вагона, и у нее случайно раскрылся чемодан, из которого выпало несколько пар чулок и два-три куска мануфактуры. Это и послужило причиной ее ареста. Женщина оказалась женой профессора Самойловича и объяснила, что хотела обменять в станице чулки и мануфактуру на хлеб. За это она была предана суду и осуждена по статье о спекуляции.

Я перехожу к статье 169 УК, помещенной в главе «Имущественные преступления», и ввиду применения ее к религиозным делам изложу ее в отдельном очерке. Текст ст. 169 гласит: «Зло­употребление доверием или обман в целях получения имущества или иных личных выгод (мошенничество)» — карается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией всего или части имущества. Статья эта ныне умерла, не потому, что преступления эти не имеют места в социалистическом государстве, а потому, что вместо нее издан другой закон и суды должны применять теперь законы от 4 июня 1947 года.

Дело, о котором я буду повествовать далее, было в 1940 году; и суд мог применить тогда только ст. 169 УК. В это время я уже не состоял членом коллегии защитников, так как был по требованию областного прокурора «вычищен». Я стал юрисконсультом одной из хозяйственных организаций, но получил от местного городского коллектива защитников в виде «общественной нагрузки» поручение выступить в качестве адвоката по религиозному делу, так как сами защитники, видимо, не хотели выступать в этом носящем «актуальный характер» деле.

Дело слушалось в станице, т. е. на месте преступления. Обвиняемыми были местные жители — двое мужчин и две женщины преклонного возраста, уже за 50 лет. Суть дела была такова. Церковь в станице была закрыта. Для открытия ее по закону требовалось заявление с подписями не менее 50 человек. Мои подзащитные набрали такую группу верующих и собрали подписи. Это было, конечно, нелегкое дело, так как дать свои подписи в атмосфере советского гонения на церковь и общего террора вообще было крайне рискованно. Будучи малограмотными, обвиняемые неправильно написали фамилии, перепутали несколько имен, и в списках против некоторых фамилий оказались расхождения с подписями.

Список был представлен для регистрации в станичный Совет, который сейчас же передал его в партийную ячейку. Затрещал телефон в районный комитет партии, оттуда в областной партийный комитет, в областной исполком, областному прокурору, и машина заработала… Скандал во всесоюзном масштабе: на 23-м году советской власти народ требует открытия церкви!

На специальном заседании областного партийного комитета вышестоящие товарищи объявили строгий выговор районному комитету партии, поставили вопрос об исключении из рядов партии станичных «барашков» и предложили областному прокурору немедленно привлечь к уголовной ответственности составителей списка, взяв их сейчас же под стражу.

Совершенно ясно, что в данном деле не было никакого преступления и даже проступка. Ввиду неточностей и неясности списка, он должен был быть возвращен составителям для уточнения и надлежащего оформления. В крайнем случае, подписавшимся просто могло быть отказано в ходатайстве, так как, формально говоря, список не был удовлетворительным. Однако областной прокурор и суд стали, как обычно, проводить партийную судебную политику и привлекли обвиняемых к суду по ст. 169 УК.

Суд состоялся в станице в народном доме при переполненном зале. Густые толпы стояли и снаружи, у каждого открытого окна. У меня сложилось впечатление по некоторым жестам, выражению лиц, вздохам, что это не праздная толпа зрителей, но что народ как-то надвинулся на суд, желая своим присутствием, хотя бы и молчаливым, оказать пассивное сопротивление власти или давление на нее и выразить вместе с тем свое сочувствие невинным людям.

Зал был, конечно, набит энкаведешниками, одетыми в форму или в штатское.

Против меня в этом процессе были: суд с готовым приговором, продиктованным областным партийным комитетом, областной прокурор, бывший чекист, ставший затем членом коллегии защитников, местные станичные партийные головорезы, районные и областные головорезы и вообще весь партийно-правительственный аппарат. За меня был только закон, но он не обязателен для суда. Я пытался доказать, что в данном деле нет состава преступления, предусмотренного ст. 169 УК, так как нет корысти, что мошенничество — это есть незаконное приобретение каких-либо материальных выгод.

В последней главе Уголовного кодекса перечислен ряд статей, предусматривающих мелкие правонарушения и проступки, как-то: несоблюдение санитарных правил, нарушение правил о содержании паровых котлов, нарушение правил о регистрации различных обществ, союзов, организаций и т. п. Эти статьи карают незначительным штрафом. Хотя и это подходило с большой натяжкой, так как в деянии обвиняемых вообще отсутствовал состав преступления, я, ссылаясь на эти статьи, хотел дать суду какой-то выход из положения при создавшейся ситуации, так как суд не смел оправдать обвиняемых. Всем это было ясно — и суду, и прокурору, и всем присутствующим. Это последнее обстоятельство особенно бесило прокурора: «Защитник срывает показательный процесс»…

В своей ответной речи прокурор поэтому обрушился уже не на обвиняемых, а на меня и моего коллегу, который, будучи юрисконсультом, также участвовал в этом деле по поручению коллектива защитников. Прокурор доказывал, что при позиции, занятой мною, процесс этот перерастает из мошенничества уже в открытую контрреволюцию, так как защита внушает присутствующей «массе» недоверие к советскому суду, к прокурору и т. д. Он весьма определенно указал суду, что в такой ситуации суд может взять защитников под стражу немедленно, выделить дело о них в особое производство и передать по инстанции (т. е. в НКВД), а по делу обвиняемых вынести приговор теперь же…

Мое положение осложнялось тем, что я уже был раз «вычищен» из коллегии защитников и являлся поэтому «рецидивистом». Правда, я был «вычищен» по требованию другого областного прокурора, который был уже к тому времени расстрелян как крупный растратчик и враг народа — но ведь все это надо доказывать, находясь уже под стражей, в подвале, откуда нет возврата.

От меня потребовалось большое самообладание, чтобы не впасть в панику, которая охватывает в таких случаях советских защитников, и они сейчас же умолкают или торопятся согласиться с доводами прокурора, забывая о своем долге и о полученном от клиента гонораре. Потребовалось большое искусство речи, чтобы сохранить свое человеческое достоинство и не пойти на компромисс с прокурором в части признания вины за подсудимыми.