Николай Палибин - Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

Для проведения выселения, установления твердого революционного порядка в станице, обеспечивающего нормальный ход выселения, сохранения имущества, оставляемых построек, насаждений и средств производства, — ОРГАНИЗОВАТЬ КОМЕНДАТУРУ, руководящуюся в своих действиях особым положением.

Комендантом станицы Полтавской назначен я.

Во исполнение настоящего постановления Президиума Крайисполкома и на основании предоставленного мне права и полномочий:

ВОСПРЕЩАЕТСЯ:

а) Ношение и хранение населением станицы всякого рода оружия, как огнестрельного, так и холодного, боеприпасов и предметов всякого военного снаряжения — без специального на то разрешения Комендатуры. Все имеющиеся на руках и хранящиеся во всех местах (в том числе спрятанное, зарытое и т. д.) оружие, боеприпасы и предметы военного снаряжения — сдать в 24-часовой срок с момента объявления приказа в Управление Комендатуры.

б) Всякий выезд из станицы, не только коренным жителям станицы Полтавской, но и всем гражданам, находящимся на ее территории, к моменту издания приказа без особого на то разрешения Комендатуры.

в) Всякое движение на территории станицы с момента наступления темноты до рассвета — без особых на то пропусков, выдаваемых Комендатурой.

г) Всевозможные зрелища и собрания, как на улицах, так и в домах, — без особого разрешения Комендатуры.

д) Всякая торговля, как на базарах, улицах и площадях, так и в отдельных хозяйствах, шинкарствах и проч.

е) Какая бы то ни было поломка, разбор и уничтожение всякого рода строений, жилых и надворных, средств производства, насаждений и т. д.

Предупреждаю население станицы, что к нарушителям настоящего приказа, особенно к лицам, замеченным в антисоветской агитации, распространении провокационных слухов, сеянии паники, поломках и уничтожении имущества и средств производства, — будут применены строжайшие меры взыскания, как административного, так и судебного порядка, вплоть до применения высшей меры социальной защиты — РАССТРЕЛ.

ПРЕДУПРЕЖДАЮ семьи, главы которых скрылись, что они будут ВЫСЕЛЕНЫ ЗА ПРЕДЕЛЫ КРАЯ ВНЕ ЗАВИСИМОСТИ ОТ ЯВКИ ИЛИ ПОИМКИ ГЛАВЫ СЕМЬИ.

Главам семей, скрывшимся из станицы до издания настоящего приказа, предлагается явиться в станицу в трехдневный срок, в противном случае они будут рассматриваться как враги Советской Власти со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Всех честных, преданных Советской Власти рабочих, колхозников и трудящихся единоличников, красных партизан, переменников терчастей и красноармейские семьи призываю оказывать широкую помощь Комендатуре в деле выполнения возложенных на нее задач.

Комендант станицы Полтавской Кабаев

Фотокопия документа.

20-е годы. Сражались мы в Белой армии, отступали и двигались на юг, к морю. А когда подошли к нему, то пароходы уже ушли, и мы остались между приближающимися красными и морем. Генерал Морозов должен был сдаться со своей ротой, думал этим спасти людей.

Началась совсем иная жизнь. Наш край был богатый: фруктовые сады, пшеница, рожь, поля, да поля подсолнухов, стада овец и коров. Станицы большие, в них каменные дома, школы, церкви. И вот все стало иначе. Между 20-м и 30-м годом все изменилось. Начались бесконечные допросы, аресты, по станицам появились отряды РЕКАКА с подводами, стали забирать скот, вещи, уводить людей… Забрали тестя, братьев мужа, а в 30-м году увели и моего мужа. На допросе спросили его: «Как ты относишься к Ленину?» — «Известно как. Кто против Христа, тот сами знаете кто». После длительного одиночного заключения сослали его на Колыму, и был он в первом транспорте, посланном туда.

А у нас в станице открыли советскую церковь, но люди предпочитали ходить за 15 верст в станицу Малороссийскую, где находилась «Тихоновская», белая, церковь. Народу там было много, приезжали туда из самых дальних мест, даже из Москвы, такой там служил хороший епископ Леонтий. А закрыли власти церковь ту, после того как однажды после обедни, при выходе епископа Леонтия из дверей церкви, подбежали к нему комсомольцы и облили его кислотой. Он ослеп, и его куда-то отослали, а церковь закрыли.

В станице нашей был священник, добрый такой. Звали его отец Петр Кресовальский. Он не хотел служить в церкви в нашей станице, так как она была советская, а ходил служить в Тихоновскую, до тех пор пока ее не закрыли. Чувствовал, бедный, что его арестуют, и отослал матушку к родным на Кавказ, а самого его, действительно, скоро увели, как и всех, неизвестно, куда.

Ездила я в Краснодар возить мужу передачу. Еду со своей сестрой. Идем по городу, а тюрьма там огромная. Людей сидит много. Рассказывают нам, что моторы в некоторых частях города работают всё время, это всё людей расстреливают.

Видим собор. Большой был собор в Краснодаре и открытый. Говорю сестре: «Зайдем помолиться». Входим, смотрю направо, даже дух захватило: висят по стенам голые женщины, а на полу ящики с мертвыми родившимися и не родившимися младенцами и в алтаре тоже всё стеклянные ящики и там кресты. А какая-то женщина стоит и объясняет громким голосом. Мы в страхе выбежали из собора.

Подводы зачастили в нашу станицу. Стали забирать последнее у людей. И прятать было некуда, брали даже детские вещи. Просишь, оставьте хоть младенцу, — нет, брали всё.

Мужа увели в марте 30 года, а за мной пришли осенью. Детей у меня было четверо: восьми, шести, четырех и младенец. Забирают на подводу, а я кричу: «Дайте детей!» Кричу что есть сил. Наконец они берут и кидают мне младенца, а остальных уводят.

И выслали нас на пять лет в Сибирь, в Мариинские лагеря, около Новосибирска. Работала я ночью, в швейной мастерской, из-за ребенка. Кормили плохо, хлеба почти не давали, а больше похлебку из желудей. Ребенок-то плачет: «Мама, дядя хлебушка принес?» А что ему дашь.

В 33-м году пустили. — Не нужны нам, сказали, старухи и женщины с детьми; отправили всех домой.

Путь наш длился шесть месяцев, возили нас из одной тюрьмы в другую. По дороге-то все почти старухи перемерли.

Помню в Сызрани тюрьму, стояли там почти по колено в воде. Женщины кричать и протестовать стали, и забрали нас оттуда дня через три.

В Ростове (на Дону) тюрьма огромная, переполненная до отказу, по 50 человек в камере. Кормили плохо, на прогулку водили, то прохожие бросали хлеб нам прямо через забор.