Василий Головко - Эхо фронтовых радиограмм [Воспоминания защитника Ленинграда]

На крыше зрелище во время налета немцев было захватывающим. Как только утихали звуки воздушной тревоги, вдалеке на окраинах города раздавались первые артиллерийские выстрелы. Начинал нарастать гул авиационных моторов, пронзительный свист и грохот разрывов. Небо разрезается лучами прожекторов. Самолет берут «в плен» — десятки лучей направлены на один «юнкерс». Его ведут над городом, а в это время зенитки, захлебываясь палят по врагу. Но он, как ни в чем не бывало, спокойно движется в небе с одного конца города на другой и уходит в неизвестном направлении. Честно говоря, я только один раз видел, как подбили ночью немецкий самолет. Он как-то ускорил полет, повернул в сторону, звук его моторов усилился и стал приближаться к земле. Лучи прожекторов пытались сопровождать самолет, но вскоре потеряли, а через несколько секунд вспыхнуло зарево и докатился взрыв.

Зажигалок на город сбрасывалось много, были они и большие и малые. В соседнем доме крупная зажигательная бомба пробила перекрытия семи этажей, застряла во втором и подожгла дом. Он застилал дымом соседние улицы, приехавшие пожарные мужественно боролись с огнем, но от дома фактически остались только стены.

На наше общежитие тоже несколько раз падали мелкие зажигалки, но они даже не пробивали кровлю. Специальными металлическими щипцами с длинными ручками мы подхватывали их, тащили на край крыши и сбрасывали во двор. Там вторая команда такими же щипцами окунала зажигалки в железные бочки с водой, где они благополучно догорали, не принося ущерба.

Вскоре по окончании экзаменов за III курс группу наиболее физически сильных ребят направили на оборонное предприятие, расположенное где-то и районе проспекта Газа. Я пошел в гвоздильный цех. Вначале было разочарование: война и гвозди — не стыковались в сознании. Чем гвозди могут помочь фронту? Но вскоре стало ясно, что гвоздь на этом предприятии и был «гвоздем» всей программы выпуска оборонной продукции — противопехотных мин. Здесь сколачивались небольшие ящички, в которые закладывались взрывчатки, вставлялся взрыватель, и это нехитрое изделие автомашинами отправлялось на фронт.

Работа моя была нехитрая, но тяжелая. В цех поступала проволока в бухтах, а иногда просто в кучах, словно со свалки. Ее надо было прежде всего выпрямить. Для этого существовал специальный правильный станок. По конструкции он был до смешного прост. Изогнутая полуволной трубочка приводилась в движение от электромотора. В эту изогнутую трубку вставляли конец проволоки. Я подхватывал этот конец и что есть силы тянул на себя, а дядя Гоша с другой стороны трубки, разматывая бухту, подталкивал проволоку и следил за станком. Вытянув вдоль цеха метров двадцать проволоки, мы ее обрезали и начинали вытягивать очередной кусок. За смену образовывался штабель прямых заготовок из проволоки. Затем заготовки рубились на куски, равные двум гвоздям. Рубка производилась ручным прессом. Дядя Гоша подкладывает, а я, взмахом длинной, тяжелой металлической ручки опускаю резак. Получались заготовки с ровными срезами, на которых предстояло отпрессовать шляпки.

Все восемь, а иногда и десять часов, надо было стоять у станка и беспрерывно поднимать и опускать тяжеленную ручку резака. Каждые два часа мы менялись с дядей Гошей местами: он работал ручкой у станка, а я подкладывал проволоку. Это была непосильная для меня, изнуряющая работа. В короткий обеденный перерыв мы обычно выходили из цеха во двор, расслабленно садились на травку газона и развертывали пакеты со скромной снедью. Дядя Гоша всегда приносил с собой термос с чаем и, видя, как я всухомятку вминаю хлеб с колбасой, наливал и мне чашечку. Правда, всегда ворчал и выговаривал, почему я не приношу к обеду бутылку с водой, термоса у меня не было и он знал это.

День проходил напряженно. Никаких перекуров. Работали быстро и сосредоточенно. Сейчас я не могу припомнить, что было истинной причиной такого интенсивного труда: то ли зарплата, а она зависела только от количества сделанных гвоздей, или тревога за Родину, за необходимость обеспечить всем необходимым. Скорее — последнее.

Возвращался я в общежитие еле держась на ногах. Все тело и особенно руки гудели до нестерпимой боли. Сразу же валился на койку и какое-то время лежал без движения, прислушиваясь к ноющему желудку. А по графику еще надо было отдежурить положенное время на чердаке или крыше общежития, но это дежурство не пугало, по сравнению с работой в гвоздильном цехе, казалось приятным времяпровождением, отдыхом на свежем воздухе.

Рано утром снова в цех на проспекте Газа. На этот раз предстояло заготовки превращать в гвозди. Операция тоже до гениальности простая. Заготовка одним концом зажималась в специальных тисках, а торец ее обрабатывался прессом. Так же длинная, тяжелая железная рукоять, которой надо было беспрерывно махать: поднимать и опускать. Дядя Гоша подкладывал заготовку сначала одним концом, а затем другим. На обоих концах возникали шляпки двойного гвоздя. Они складывались в ящик и переставлялись к другому агрегату.

Здесь заготовки со шляпками на обоих концах следовало разрубить пополам. Получались два острых гвоздя. Снова приходилось становиться за пресс-резак с длинной тяжелой ручкой и снова махать вверх-вниз, вверх-вниз… И так весь день!

Пожалуй, менее изнурительной работой было волочение или выпрямление проволоки. Здесь были не такие однообразные движения, как на рубке или операции по выдавливанию шляпок гвоздей. Но выпрямление проволоки занимало несколько минут по времени, основная же работа — махать ручкой пресса вверх-вниз, вверх-вниз.

Хотя я не был белоручкой, и в деревне с детства работал, да и в техникуме почти постоянно прирабатывал на подсобных строительных работах, но изготовление гвоздей было каторжной работой. Я удивлялся дяде Гоше и другим рабочим, которые легко и свободно делают свое, казалось, невыносимо тяжелое дело. Усталости они не показывали, на всех операциях держались раскованно, привычно. Не знаю, то ли они не видели или не хотели видеть мои муки, но никакого снисхождения ко мне не было. Дядя Гоша постоянно подгонял: «Давай, давай быстрее!»

Жаловаться мне было некому, да и стыдно, не хотелось выглядеть хлюпиком. Я думал, что со временем боли в мышцах пройдут, я привыкну к тяжелой работе; но проходили дни, а состояние невыносимости не проходило. Я был бесконечно рад, если случались перерывы в работе из-за перегорания предохранителей в электросети или поломка станка. Полчаса или час такого вынужденного простоя казались истинным счастьем. Правда, старики отправляли меня во двор готовить проволоку, но эта работа была несравнима с беспросветным маханием вверх-вниз рукояткой.