Шерил Стрэйд - Дикая. Опасное путешествие как способ обрести себя [litres]

Наша канарейка – точнее, кенар – была воспитанной птицей. Гадил он исключительно на квадрат газетной бумаги, постеленной в кошачий лоток, стоявший в углу. Научила его так поступать моя мать, или он делал это по собственной воле – не знаю. Через несколько минут после того, как все мы уселись на пол вокруг стола, Канари приземлился на голову Эдди. Обычно, проделав такой фокус, он задерживался на голове у человека всего мгновение, а потом улетал, но у Эдди на голове Канари так и остался. Мы захихикали. Эдди повернулся к нам и, делая вид, что ничего не замечает, спросил, над чем это мы так смеемся.

– У тебя на голове канарейка, – поведали мы ему.

– Что?! – переспросил он, оглядывая комнату в притворном удивлении.

– У тебя канарейка на голове! – завопили мы.

– Где? – удивился он.

– На голове! На голове у тебя канарейка! – кричали мы, от восторга едва не впадая в истерику.

Да, на голове у него была канарейка – и чудесным образом оставалась там весь ужин, да и потом тоже, засыпая, просыпаясь, устраивая себе гнездышко.

Вот такой он был, Эдди.

По крайней мере, был таким, пока мама не умерла. Ее болезнь поначалу сблизила нас сильнее, чем когда-либо прежде. Мы стали товарищами за те недели, пока она болела – выступали в больнице единым фронтом, советовались друг с другом по поводу медицинских решений, рыдали вместе, когда поняли, что конец близок, вместе ходили на встречу с директором похоронного бюро, когда она умерла. Но вскоре после этого Эдди отстранился от меня, брата и сестры. Он вел себя так, будто был нашим другом, а не отцом. Довольно быстро влюбился в другую женщину, и вскоре она уже въехала в наш дом вместе со своими детьми. К тому времени как приблизилась первая годовщина смерти матери, я, Карен и Лейф, в сущности, оказались предоставленными самим себе. Бо́льшую часть вещей матери я упаковала в коробки и сдала на хранение. Эдди говорил, что любит нас, но жизнь продолжается. Он по-прежнему наш отец, утверждал он, но не делал ничего, чтобы продемонстрировать это. Я бунтовала, но в конечном счете у меня не осталось никакого выбора, кроме как принять то, чем стала моя семья – она перестала быть семьей.

У меня не осталось денег, чтобы заплатить за место, но было слишком темно, чтобы идти в лес.

Молока из камня не выжмешь, часто говорила мама.

К тому времени как подвозившие меня девушки притормозили у обочины узкого шоссе, солнце почти скрылось из виду за высокими деревьями, обступавшими дорогу. Я поблагодарила их и огляделась, пока они отъезжали прочь. Я стояла рядом со знаком лесничества, на котором было написано «Палаточный городок «Уайт Хорс». МТХ находится сразу за ним, сказали мне девушки, пока я выбиралась из их машины. Я не удосужилась взглянуть на карту, пока мы ехали. После многих дней постоянной бдительности я устала бесконечно сверяться с путеводителем. Я просто наслаждалась поездкой, убаюканная уверенностью этих молодых девушек в том, что они знают, куда едут. Они сказали, что, миновав лагерь, я могу пройти по коротенькой тропке, которая приведет меня прямо на МТХ. Идя по мощеным дорожкам палаточного городка, я перечитывала новые страницы, выдранные из путеводителя, силясь разглядеть слова в меркнущем свете. Мое сердце подпрыгнуло от облегчения, когда я добрела до слов «палаточный городок «Уайт Хорс», а потом упало, когда я стала читать дальше и сообразила, что от того места, где я стою, до МТХ еще три километра. Слова «сразу за городком» для девушек на колесах означали совсем не то же самое, что для меня.

Я огляделась, цепляя взглядом водяные колонки, ряд бурых туалетных кабинок и большой знак, который объяснял, что следует положить плату за место для ночлега в конверт, который затем нужно сунуть в прорезь деревянного ящика. Не считая пары машин и нескольких редких палаток, городок был пугающе пуст. Я прошлась по одной мощеной петле, гадая, что делать. У меня не осталось денег, чтобы заплатить за место, но было слишком темно, чтобы идти в лес. Я дошла до той площадки, которая находилась на самом краю палаточного городка, дальше всего от знака, объяснявшего, как заплатить за место. Да кто меня вообще здесь увидит?

Я поставила палатку, приготовила и съела свой ужин в роскошном одиночестве на столе для пикников, пописала в полном комфорте в туалетной кабинке, а потом забралась в палатку и раскрыла «Роман». Я успела прочесть страницы три, когда мою палатку затопил поток света. Я расстегнула входную молнию и выглянула наружу, где меня встретила пожилая пара, стоявшая передо мной в ослепительном свете фар грузовичка.

– Здравствуйте, – проговорила я осторожно.

– Вы обязаны заплатить за это место! – рявкнула вместо ответа женщина.

– Я должна заплатить? – проговорила я с наигранным недоумением. – Я думала, что платить должны только те, кто приехал на машине. А я иду пешком. У меня с собой только рюкзак. – Супруги слушали меня в молчании, на их морщинистых лицах застыло раздражение. – Да я сразу уйду утром! Самое позднее, часов в шесть.

– Если вы собираетесь оставаться здесь, вы должны заплатить, – повторила женщина.

– Двенадцать долларов за ночь, – добавил мужчина.

– Дело в том… – начала я, – так получилось, что у меня с собой нет наличных. Я совершаю большой переход. Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта – МТХ, знаете его? – и там в горах везде снег… это рекордно снежный год… и, в общем, я сошла с маршрута и не планировала оказаться здесь, потому что девушки, которые меня подвозили, случайно высадили меня не в том месте, и…

– Ничто из этого не изменяет того факта, что вы обязаны заплатить, юная леди! – проорал мужчина с удивительной силой, и его голос заставил меня замолчать, как рев гигантского рога, раздавшийся в тумане.

– Если вы не можете заплатить, вы должны собраться и уйти отсюда, – сказала женщина. Она была одета в толстовку, на груди которой был рисунок: два маленьких енота с хитрыми ужимками выглядывали из дупла в дереве.

– Но ведь здесь вообще никого нет! И сейчас середина ночи! Что плохого будет в том, что я просто…

– Таковы правила! – рявкнул мужчина. Он отвернулся и полез в грузовик, сочтя, что разговаривать со мной больше не о чем.

– Прошу прощения, мисс, но мы – хозяева этого лагеря, и заставлять всех придерживаться правил – это и есть наша работа, – сказала женщина. На какое-то мгновение ее лицо смягчилось, но потом она поджала губы и добавила: – Нам очень не хотелось бы звонить в полицию.

Я опустила глаза и заговорила, обращаясь к ее енотам.

– Я просто… я просто поверить не могу, вам же от этого никакого вреда! Я имею в виду, ведь никто бы даже не воспользовался эти местом, если б меня здесь не было, – проговорила я тихо, в последний раз пытаясь воззвать к ее чувствам, как женщина к женщине.