Юлий Буркин - Королева белых слоников

Когда я валялся на больничной койке, с брюхом вспоротым здоровенным китайским ножом, а заплаканная Элька сидела рядом, я говорил: «Я еще напишу о нас книгу. Это будет эпохальный роман. Со счастливым финалом. Роман о Великой Любви. Читая его, девочки будут рыдать, а мальчики дрочить…» Возможно, так бы оно и было, но финал не удался, Великая Любовь не получилась, и за этот текст я взялся лишь десять лет спустя. И, похоже, вместо грандиозного романа это будет лишь небольшая повесть.

Часто, после того, как Эля звонила мне и говорила, что скоро приедет, я, сгорая от нетерпения, запирал кабинет и раскладывал на столе коллекцию ее фотографий. Их у меня было штук тридцать. Я рассматривал снимки, и это помогало мне дождаться ее, не свихнувшись. Она стучала в дверь кабинета, я открывал. Она входила, озаряя собой комнату, бросала взгляд на усыпанный фотографиями стол и неизменно повторяла:

– Маньяк.

Она только что окончила школу, готовилась в университет на журналистику и забрела в нашу редакцию, чтобы сделать несколько необходимых для поступления газетных публикаций. Сраженный ее глазами цвета небесной невинности и прической «взрыв на макаронной фабрике», я вызвался ей помочь.

Но мне казалось, что это не я чему-то учу ее, а она меня. Или так оно и было? Наверное, мы оба учили друг друга, учились вместе, друг у друга – любить. То есть, получать от жизни кайф. Это было не совсем нормально, при том, что я был женат, и у меня было двое сыновей. Но не я тут первый, не я последний.

Сейчас у человека, желающего провести час-два с женщиной, проблем нет. Сейчас тебя поселят в гостиницу или запустят в сауну, не заглянув в паспорт… Я выпрашивал ключ от квартиры у кого-нибудь из холостых друзей на то время, пока он был на работе.

Сперва это была общежитская комнатка журналиста Сергея Черноярова. Обычно, когда мы шли туда, по дороге Эля покупала себе бутылку молока: для поддержания сил. И даже это возбуждало меня, напоминая, что ей – шестнадцать, против моих двадцати шести. Я себе казался тогда очень старым.

Собственно, именно у Черноярова мы впервые и добрались до постели. Мы «дружили» целых полгода. Потом стали целоваться, стали вечерами оставаться у меня в кабинете и торчать там до позднего вечера. Понемногу наши обнимания и целования приобрели нешуточный характер, и я понял, что безумно хочу ее, а на остальное мне наплевать.

А тут, как раз накануне моего дня рождения, Чернояров поехал в командировку, и я впервые выпросил у него ключ. Я пригласил ее. Она спросила, кто там будет, и я ответил, что будем только мы вдвоем. Эля посмотрела на меня чуть испуганно, но сказала: «Я приду». Позднее она говорила, что примерно представляла, что там может произойти, но надеялась, что до этого все-таки не дойдет.

Она пришла. Уже был готов импровизированный столик на двоих – бутылка шампанского, яблоки и сыр. Меня потрясывало. Я стал открывать шампанское и не смог: сильно дрожали руки. Тогда я додумался проткнуть пробку вилкой. Шампанское тонкой струёй ударило в потолок. Все это было ужасно глупо, я выглядел идиотом. Элька смотрела на меня насмешливо.

Держа бутылку, как огнетушитель, я попытался наполнить бокалы этой тоненькой струйкой, но выходила одна сплошная пена. Кое-как мне все-таки удалось добиться того, что на донышках бокалов что-то заплескалось. Мы выпили за меня, я поцеловал ее. И тут я понял, что тянуть больше не могу. И заявил: «Мы сейчас начнем с того, чем все равно должно кончится…»

Она смотрела на меня своими удивительными безмятежными глазами, словно говоря: «Я, конечно, в твоей власти, но ты же не такой…» Но я был такой. Не слишком, но такой. Я снял с нее кофточку, стал целовать грудь… И тут увидел нечто, что чуть было не охладило весь мой пыл. Я увидел на ее левой груди расплывчатое пятнышко-родинку.

За несколько лет до этого я написал что-то вроде маленькой повести под названием «Пятна грозы» [2], и там, словно Галатею, создавая в мечтах возлюбленную, я нафантазировал именно такую родинку. Именно на этом месте. Но я отогнал от себя наваждение и, укрепившись в своем решении, мол, «судьба», полез расстегивать её знаменитые штаны. Это были очень смешные штаны, полосатые, по форме напоминающие галифе. Элька сама изобрела и сшила их.

Она вцепилась в замок-молнию и стала взволнованно говорить о том, что, если я не прекращу этого, она больше никогда ко мне не приедет. Но я вел себя, как баран, да я и есть Овен. Мы стали бороться, и я сумел-таки стянуть с нее брюки и трусики, но она то и дело совершала какое-то хитроумное передергивание бедрами, и желаемое мне не удавалось.

Ответственности «за растление несовершеннолетней» я не боялся. Потому что знал: она на меня не заявит, ведь никакое это не «растление», а любовь. Причем, взаимная. Просто, я – старше, и инициатива должна исходить от меня. Но меня мучил страх ее потерять, я боялся, что она не шутит, говоря, что никогда больше не приедет. У меня даже почти пропало желание.

И все же упрямство и другой страх – страх опозориться в ее глазах – заставляли меня продолжать борьбу, и в какой-то момент она замерла с открытыми от ужаса глазами, а я понял, что она действительно еще девственница, но на этом все и кончилось. Я вообще-то спрашивал ее раньше, был ли у нее кто-нибудь, она отвечала как-то уклончиво: например, – «ну, кое-что было…» или «не совсем…» Потом она объяснила, что стеснялась признаться в своей неопытности.

Одеваясь, она говорила: «Ну, ты даешь… От тебя я не ожидала…» Но на её лице не было ни злости, ни обиды. Я проводил ее на автобус, и мы договорились встретиться послезавтра. Правда, она сказала, что не уверена, захочет ли приехать. Но, она приехала, и мы опять пошли к Черноярову, и я раздел ее уже без борьбы… Ей вновь было больно, но на этот раз я был в форме, и «со второй попытки» я все-таки лишил ее девственности окончательно.