Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Ужасное состояние здания, почти развалившегося, крыши [22]и потолки, в основном деревянные, покрытые толстой коричневой бумагой, смазанной смесью смолы и дёгтя, вкупе с деревянными перегородками, весьма способствовали нашествию этих мерзких рептилий. Плачевное состояние дома стало причиной ещё одного большого неудобства, так как смесь смолы и дёгтя под воздействием жгучих лучей солнца расплавлялась и стекала, оставляя за собой большое число щелей и трещин, через которые внутрь помещения проникали потоки щедрого тропического ливня. Графиня Монтолон вынуждена была неоднократно вставать ночью и передвигать свою кровать и кровати детей в разные места комнат, чтобы не промокнуть. Конструкция крыш не позволяла спасти положение, так как нескольких часов жгучих солнечных лучей было достаточно для того, чтобы возникли новые щели и трещины.

6 апреля. Наполеон в хорошем настроении. Высоко отозвался о маркизе Корнуоллисе. «Корнуоллис, — заявил он, — был честным человеком, с щедрым и искренним характером. Очень мужественный человек. Он был первым человеком, который заставил меня хорошо думать об англичанах; его честность, лояльность, прямота и благородство его чувств способствовали тому, что у меня создалось весьма положительное мнение о вас, англичанах. Я помню, как однажды Корнуоллис сказал: «У человека есть определённые качества характера, используя которые, этого человека можно подкупить. Но человека с сильным характером, известного своей искренностью и свойственной ему гордостью, а также присущим ему хладнокровием в час опасности, подкупить нельзя». Эти слова произвели на меня глубокое впечатление. Я предоставил в его распоряжение кавалерийский полк, чтобы он приятно проводил время в Амьене, когда кавалеристы совершали маневры перед ним. Я не думаю, что он обладал сверхъестественными способностями, но он был талантлив, честен и искренен. Он всегда держал данное им слово.

В Амьене текст договора был готов, и ему предстояло подписать его в отеле «Де ла Билль» в девять часов. Что-то помешало ему прибыть в отель в назначенное время; но он сообщил через гонца французским министрам, что они могут считать договор подписанным и что он подпишет его на следующий день. Вечером из Англии приехал курьер с указаниями, чтобы он отказался дать согласие на ряд статей договора и чтобы он не подписывал договор. Хотя Корнуоллис ранее не подписал договора и легко мог подчиниться полученному приказу, но он был настолько человеком чести, что заявил, что считает своё обещание подписать договор равным тому, что он уже его подписал. Он написал своему правительству, что он обещал подписать договор и что, дав однажды честное слово, он будет держать его, что если они не удовлетворены его ответом, то они могут отказаться ратифицировать договор.

Это был человек чести — истинный англичанин. Именно такой человек, как Корнуоллис, должен был быть направлен сюда вместо этой смеси лжи, подозрительности и низости характера. Я был очень опечален, когда узнал о его кончине. Некоторые члены его семьи иногда писали мне с просьбой о содействии английским пленникам во Франции, которую я всегда выполнял».

Затем Наполеон заговорил о своём решении сдаться англичанам. Он заявил: «Моё решение сдаться вам — не такой уж простой вопрос, как вам может показаться. До того, как я отправился на остров Эльба, лорд Каслри предложил мне политическое убежище в Англии, сказав, что там со мной будут очень хорошо обращаться — намного лучше, чем на Эльбе». Я сказал, что, как сообщалось, лорд Каслри утверждал, что он (Наполеон) обратился с просьбой о политическом убежище в Англии, но что эта просьба посчиталась неуместной для того, чтобы её удовлетворить. «На самом же деле, — пояснил Наполеон, — именно он первым предложил это. До того, как я отправился на Эльбу, лорд Каслри сказал Коленкуру: «Почему Наполеон раздумывает над тем, чтобы отправиться на Эльбу? Пусть он приезжает в Англию. Его с большим удовольствием примут в Лондоне, и он получит там самое лучшее, насколько это будет возможно, обращение. Однако он не должен просить разрешения приехать в Англию, так как все эти переговоры займут слишком много времени; но пусть он сдастся нам, не выдвигая никаких условий, и он будет принят нами с огромной радостью и намного лучше, чем на Эльбе». Это заявление лорда Каслри впоследствии возымело на меня большое влияние при решении вопроса об отъезде из Франции».

Когда я спросил у него, какого мнения он придерживается о бароне Штейне, Наполеон ответил: «Он — патриот своей страны, человек, обладающий талантами и трудолюбивым и активным характером». Я заметил, что я слышал, что, как утверждалось, Штейн нанёс ему больше вреда, чем Меттерних, и больше, чем любой другой человек способствовал его падению. «Ничего подобного, — возразил Наполеон. — Конечно, он был талантлив, но если бы следовали его совету, то король Пруссии погиб бы окончательно. Штейн всегда вынашивал интриги и хотел, чтобы Пруссия преждевременно объявила мне войну; это вызвало бы её гибель. Король, однако, прислушался к более умному совету и не стал объявлять мне войну до тех пор, пока не наступит более подходящее время, а именно тогда, когда случилась эта катастрофа со мной в России, которой он немедленно воспользовался».

В нашем разговоре возникла небольшая пауза. Наполеон сделал несколько шагов по комнате, потом бросил на меня взгляд и выразительным тоном сказал: «Никто, кроме меня самого, не наносил мне вреда; я был, можно сказать, сам себе врагом: мои собственные планы, эта экспедиция в Москву и та катастрофа, которая случилась там, были причиной моего падения. Однако я могу сказать, что те, кто не противостояли мне, не противоречили мне, кто с готовностью во всём соглашались со мной, полностью поддерживали моё мнение и создавали мне во всём благоприятные условия, и были моими злейшими врагами; потому что они поощряли меня заходить слишком далеко. Они были для меня бо́льшими врагами, чем те, кто плёл интриги, потому что последние не притупляли мою бдительность, а заставляли меня быть более осторожным. Я добился того, чтобы Штейна отправили прочь от королевского двора Пруссии. Однако ситуация для меня сложилась бы более благоприятно, если бы пруссаки следовали его планам, так как Пруссия была бы разгромлена раньше и я бы уничтожил её вот так (он поднял кулак и стукнул им об стол, словно пришлёпнув нагар горевшей свечи).

Я мог бы, — продолжал он, — сбросить с трона короля Пруссии или императора Австрии, использовав для этого самый пустяковый предлог, с такой же легкостью, с какой я делаю это, — тут он резко вытянул ногу, словно давая кому-то пинка. Я был тогда слишком могуществен для любого человека, кроме себя самого, и потому только я сам мог нанести себе вред».