Лев Дугин - Северная столица

И уехал в Государственный совет, оставив Пушкина пишущим стихи, за которые царь мог покарать его крепостью или ссылкой…

Но что же царь? Теперь каждый день рождались, новые слухи. Царь разгневан и безбожника Пушкина заточит в Соловецкий монастырь!.. Но неужто друзья Пушкина не спасут его? Ну да, пылкий молодой человек совершил глупость, неосмотрительную ошибку – но нельзя дать ему пропасть! На что он рассчитывал? Неужто рассчитывал на великодушие характера государя?

– Зачем ты раздразнил императора, – Гнедич не мог сдержать слез отчаяния: Пушкин погиб!

И в ответ увидел вызывающую улыбку, открывающую белые, влажные зубы и широко раскрытые, дерзкие глаза.

– Быть может, некогда восплачешь обо мне! – насмешливо ответил Пушкин фразой, которую теперь часто повторял, взятой из «Танкреда» Вольтера.

Ах, пусть молодой человек тешится независимостью, бесстрашием… Нужно его спасать! И Гнедич помчался к Оленину – молить о заступничестве.

Новый разнесся слух: Пушкина пошлют в Сибирь…

– Я давно истощил все способы образумить твою беспутную голову, – горестно говорил ему Карамзин. – Предаю тебя, несчастный ты человек, року и Немезиде… Но из жалости к твоему таланту все же замолвил за тебя слово…

А он в ответ разразился бешеной филиппикой против писателей, готовых малодушничать, готовых пресмыкаться перед властью, готовых восхвалять Тартюфа в юбке, – и это было дерзостью именно по отношению к Карамзину, автору «Исторического похвального слова Екатерине II». А на лице Пушкина была написана твердая решимость: я сохраню независимость в своих мыслях и поступках!

Царь, во время прогулки встретив Егора Антоновича Энгельгардта, с раздражением заговорил о бывшем царскосельском воспитаннике: он наводнил Россию возмутительными стихотворениями! Его надобно строго наказать!..

Но уже и у императрицы Елисаветы Алексеевны и у вдовствующей императрицы Марии Федоровны побывали друзья и заступники… И наперебой Карамзин, Жуковский, Оленин, Энгельгардт пытались объяснить царю трудный характер молодого поэта…

И стало известно: Пушкина не ссылают, а переводят на службу на юг. Он поедет курьером в Екатери-нославль к главному попечителю колонистов южного края генералу Инзову. И в Петербург вернется, если докажет, что исправился.

Сопроводительное письмо, подписанное Александром, составил почетный арзамасец, друг Карамзина, статс-секретарь Каподистрия:

«Господин Пушкин, воспитанник царскосельского Лицея, причисленный к департаменту иностранных дел, будет иметь честь передать сие письмо вашему превосходительству.

Письмо это, генерал, имеет целью просить вас принять этого молодого человека под ваше покровительство и просить вашего благосклонного попечения.

Позвольте мне сообщить о нем некоторые подробности.

Исполненный горестей в продолжение всего своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожалений. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство – страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную. Успехи его в Лицее были быстры. Его ум вызывал удивление, но характер его, кажется, ускользнул от взора наставников.

Он вступил в свет сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменою принципов, пока опыт не успеет дать нам истинного воспитания.

Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, – как нет и того совершенства, которого не мог бы он не достигнуть высоким превосходством своих дарований.

Поэтическим произведениям своим он обязан известного рода славой, значительными заблуждениями и друзьями, достойными уважения, которые открывают ему, наконец, путь к спасению, если это еще не поздно и если он решится ему последовать.

Несколько поэтических пьес, в особенности же Ода на Вольность, обратили на Пушкина внимание правительства.

При величайших красотах замысла и слога, это последнее произведение запечатлено опасными принципами, навеянными направлением времени, или, лучше сказать, той анархической доктриной, которую по недобросовестности называют системой человеческих прав, свободы и независимости народов.

Тем не менее г г. Карамзин и Жуковский, осведомившись об опасностях, которым подвергся молодой поэт, поспешили предложить ему свои советы, привели его к признанию своих заблуждений и к тому, что он дал торжественное обещание отречься от сих навсегда.

Г. Пушкин кажется исправившимся, если верить его слезам и обещаниям. Во всяком случае, эти его покровители полагают, что он раскаялся искренне и что, удалив его на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятия и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государству или, по крайней мере, писателя первой величины.

Отвечая на их мольбы, император уполномачивает меня дать молодому Пушкину отпуск и рекомендовать его вам. Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии, как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успеха ваших добрых советов.

Соблаговолите же дать ему их. Соблаговолите просветить его неопытность, повторяя ему, что все достоинства ума без достоинств сердца почти всегда составляют преимущественно гибельное и что слишком много примеров убеждают нас в том, что люди, одаренные прекрасными дарованиями, но не искавшие в религии и нравственного предохранения от опасных уклонений, были причиною несчастий как своего собственного, так и своих сограждан.

Г. Пушкин, кажется, желает избрать дипломатическое поприще и начал его в департаменте.

Не желаю ничего лучшего, как дать ему место при себе, но он получит эту милость не иначе, как через ваше посредство и когда вы скажете, что он ея достоин.

Вы не ожидали такого поручения. Если оно будет для вас стеснительно, то пеняйте на то доброе, и заслуженное мнение, которого о вас имеют.

Примите и проч.».

Итак, судьба его решилась.

Он покидал Петербург.

Большой альбом – величиной с лист, в черной обложке, – верный товарищ его трудов, лежал перед ним… Взять с собой? Нет, не возьмет, нет, хотя в нем оставалось много свободных листов… Не возьмет не только потому, что последнюю песнь «Руслана и Людмилы» еще нужно переписать, – эту работу он поручил брату Лельке…

До сих пор он был учеником старших собратьев по перу – Жуковского, Батюшкова, – вместе с ними принадлежал к кругу карамзинистов… Но этот круг был ему узок, он из него вышел и впитал в себя, насколько позволял вкус, опыт других поэтов… А теперь нужно было выходить на свою дорогу…