Стефан Кеневич - Иоахим Лелевель

В начале XIX века, когда Иоахим Лелевель начинал свой путь исследователя, европейская историография делала лишь первые шаги в направлении к превращению в науку в точном смысле этого слова. Велики были заслуги в этой области писателей Просвещения как потому, что они порвали со ссылками на провидение как определяющий фактор истории, так и потому, что многие из них перестали писать по приказу монарха и для его прославления, что они начинали интересоваться обществом и его культурой, а не только ратными подвигами королей и военачальников. Однако эти новые тенденции с запозданием прививались в странах Центральной и Восточной Европы. Для образованных поляков авторитетом в области историографии оставался Адам Нарушевич. Его «История польского народа», изданная в 1780–1786 годах, была доведена до конца XIV века. Нарушевич писал ее по заказу короля Станислава Августа Понятовского и старался доказать в своем труде, что величие Польши создали монархи. Он поставлял аргументы той группе польских патриотов, которые видели спасение находившейся в опасности родины в укреплении королевской власти. Это была, таким образом, история весьма тенденциозная, односторонняя и почти исключительно политическая. В России важным этапом развития исторической науки стала многотомная «История государства Российского» H. М. Карамзина. В 1822–1824 годах Лелевель опубликовал в петербургском «Северном архиве» обширную статью «Рассмотрение «Истории государства Российского» г. Карамзина», в которой старался в завуалированной форме разъяснить читателям, что он равно не одобряет идеологию и методику как Нарушевича, так и Карамзина.

После Венского конгресса Европа вступала в период реакции. В правительственных сферах существовали тогда два различных взгляда на историческую науку. Один из них представлял просвещенный либерал князь Адам Чарторыский. «История, данная под философским углом зрения, — писал князь, — является школой для людей всех сословий, ибо в ней каждый на своем уровне может найти правила, в соответствии с которыми следует поступать. Если эта наука будет распространяться в истинном духе и должными этапами, то она может более, чем какая-либо иная, облагородить чувства и укоренить в умах здравые и разумные представления».

Цензор Ян Шанявский, главный оплот реакции в Варшаве, подходил к этому вопросу по-иному. История, по его мнению, превратилась в последнее время «в преступную трибуну безбожия, разрушительных политических принципов, оппозиции и духа мятежа… Мы еще задрожим при виде бездны, которую открывает под ногами молодежи история, если… она не будет преподаваться под постоянным руководством истинных принципов».

Одобрение истории как опоры упорядоченного общества, осуждение истории как угрозы для общества. Новому поколению романтиков предстояло вступить в борьбу с обоими этими стереотипами.

Вступительная лекция Лелевеля в Виленском университете, прочитанная 4 мая (ст. ст.) 1815 года в присутствии ректора и многочисленных профессоров, именовалась «О легком и полезном обучении истории». Она была посвящена опровержению популярного упрека, будто бы изучение истории, рассказывающей об ошибках и пороках человечества, могло повлечь деморализацию молодежи. Как раз наоборот, утверждал Лелевель, история будет наилучшей школой воспитания граждан, но при том условии, что она станет истинной историей, что она будет стремиться к полному раскрытию истины, «если она (история) не ограничится сухим перечислением событий, как детских сказок, а обратит все внимание обучающихся на философскую и политическую сторону дела».

О том, как понимал Лелевель это полное (как мы сказали бы ныне — интегральное) изложение истории, говорила изданная в том же 1815 году книжка «Историка», являющаяся кратким очерком методологии истории. Она содержала не только основные указания о методе собирания источников, их критике, о восстановлении хода исторических событий и связи между ними, но и взгляд на то, что должно содержать изложение истории. Свои тезисы профессор развивал в лекциях, которые он читал в течение последующих лет. Он отмечал два аспекта истории — описательный и нарративный. Первый должен был основываться на географии, а материал свой черпать из этнографии, экономики и статистики. Второй развивался во времени, а следовательно, основывался на хронологии, но его предметом была не только политическая история, но наиболее широким образом понимаемая культура. В работе «О потребности глубокого знания истории», опубликованной в 1816 году, Лелевель перечислял те области, которые обязан разработать историк соответствующей эпохи: не только ход политических событий, но и характер общества, и взаимоотношения его составных частей, и тогдашний уровень различных наук и ремесел. «Внимание (историка) обращается к мастерству, к ремеслам, ко всяким промыслам, ему не может быть безразлично, как ткали, строили, ковали железо, клали печи и т. д.». Это были новаторские формулировки в ту далекую от нас эпоху, когда историю материальной культуры трактовали как диковинку, а не как интегральную часть исторического процесса.

Свои взгляды Лелевель развивал в процессе чтения курса всеобщей истории, начиная от древней истории, с многочисленными отступлениями в область вспомогательных исторических дисциплин: нумизматики, дипломатики, хронологии. Лекции его пользовались популярностью. «Не знаю, что привлекает моих слушателей, — писал Лелевель отцу в конце 1815 года. — У нас грязь, скверная погода… а, несмотря на это, на лекции еще в потемках собирается человек полтораста, если не более». Молодой профессор мог импонировать студентам своей громадной эрудицией, шла ли речь об античных источниках или о европейской литературе. Однако более всего он привлекал их своей личной заинтересованностью, полным темперамента изложением, а также явно ощутимым подтекстом лекций, едва прикрытой полемикой с взглядами эпигонов Просвещения, а тем более консервативной шляхты. Слушатели Лелевеля в подавляющем большинстве происходили из обедневшей шляхты, для которой образование было путем к интеллигентской профессии. Именно в этой среде вскоре оформилась политическая оппозиция, участников которой мы сейчас называем шляхетскими революционерами. Для этой молодежи тридцатилетний Лелевель был представителем не старшего поколения, а их собственной среды, выразителем их собственных интересов и устремлений.

Лелевель чувствовал себя хорошо в Вильне. Одновременно с работой в университете он готовил новые научные публикации, в частности обширный том «Древняя история». Он нашел также в Литве преданных друзей и, как мы увидим далее, известное поле общественной активности. Зато плохо обстояло дело с его ученой карьерой. Лелевель не принадлежал к числу тех, кто умеет и стремится заботиться о материальных благах. Попечительство намекало на перспективу назначения его адъюнктом и на предоставление стипендии для заграничного путешествия. Более старые профессора с завистью наблюдали за успехами пришельца из Варшавы. После трех лет преподавания вопрос о назначении Лелевеля на кафедру продолжал оставаться открытым. Между тем в Варшаве был основан новый университет, и Лелевель надеялся получить кафедру истории в своем родном городе. Впрочем, и это кончилось ничем: в Варшаву его пригласили на должность библиотекаря и предложили читать курс библиографии. Это значительно сужало область влияния Лелевеля на молодежь по сравнению с лекциями, которые он читал в Вильне. Однако, с другой стороны, предлагаемая ему в Варшаве должность означала продвижение по службе и открывала новое поле для научной работы. А прежде всего он мог показать руководителям Виленского университета, что он не зависит исключительно от их милости. В 1818 году Лелевель переехал в Варшаву, не испытывая, впрочем, по этому поводу особого энтузиазма. Ян Снядецкий, в это время уже не ректор, с удовлетворением приветствовал это решение. «Я поздравляю наш (университет), — писал он Чарторыскому, — что он избавится от этого человека, у которого наука отняла разум, а взрастила наглость».