Стефан Кеневич - Иоахим Лелевель

Сомнительно, чтобы в то время идея Лелевеля нашла много горячих последователей. Из консервативных кругов на него посыпались громы, что он подстрекает мужиков и хочет выдать им на поругание благородную шляхетскую кровь. Сама идея была для своего времени утопической: шляхту от крестьян отделяли не только сословные предрассудки, но также — и прежде всего — столкновение интересов. Общий «земледельческий труд» не объединял, а противопоставлял жителей усадьбы и деревни. Прошло еще полвека со времени крестьянской реформы, пока первые потомки шляхетских семейств начали жениться на крестьянках. В побуждающих мотивах Лелевеля следует прежде всего отметить стремление к наиболее глубокой демократизации Польши. После ликвидации юридических различий между гражданами должно наступить культурное сближение — необходимое условие укрепления сил нации.

Так в середине 1846 года под давлением политических событий Лелевель оказался, хотя без энтузиазма, в рядах Демократического общества. Лично он не заявил о своем присоединении, делая оговорку: «Я не лезу туда, где меня не хотят». Централизация лишь девять месяцев спустя заявила, что считает Лелевеля членом общества. Он сам, к чему он, по его словам, давно стремился, наконец-то оказался вне комитета. Но, как это нередко бывает, он чувствовал себя еще более не в своей тарелке — отстраненный от всего, бездеятельный, ненужный. Поэтому он с горечью писал Зверковскому, что «раз и навсегда старику дали коленом в зад». Впрочем, он лояльно просил уведомить Централизацию: «Я буду им верно служить, полностью воздерживаясь от атак, даже в беседах буду воздерживаться от выражения своего мнения, чтобы не сказали, что могу им вредить». Он не думал также воевать с группой Тышкевича, которая свергла его в Брюсселе, и вместе с ней участвовал в праздновании 29 ноября. По собственной инициативе он организовал новое празднество 22 февраля 1847 года, в первую годовщину Краковского восстания. В своей речи он осудил всех тех, кто отрекается от провозглашенного год назад манифеста, то есть главным образом сторонников Чарторыского. Манифест, заявлял он, должен стать символом, который объединит для общей борьбы демократов всей Европы.

Зверковскому в это же время он писал: «Ты пишешь, братец, что мы можем вести более живую переписку, потому что имеем на это больше времени. О нет! Теперь у меня на это меньше, гораздо меньше времени. Когда был комитет, я тратил время, устраивал перерывы в работе и имел больше оказий для переписки. Комитет нанес мне ущерб, может быть не столь большой, как первый (1832 г.), тем не менее значительный. Я должен поправлять дела, и, целиком погруженный в свою работу, я не могу отрываться, иначе я пропаду». Отстраненный от текущей политики, Лелевель возвращался к научным исследованиям, к «Польше средних веков» и «Географии средних веков». Неожиданно для самого ученого большая политика еще раз постучалась в дверь его комнатки.

Краковское восстание 1846 года, несмотря на свое поражение, оказалось событием, значение которого выходило далеко за пределы Польши. Впервые за полтора десятка лет в Европе возобновилась вооруженная борьба против сил Священного союза. Ход событий обнаружил ветхость Австрийской монархии, усилил надежды других угнетенных народов. Польское движение стало как бы предвестием последующих, более мощных потрясений. В Германии и Италии нарастало национальное движение, во Франции созревал острый политический кризис. Крестьянские движения в Восточной Европе, выступления рабочих на Западе начинали создавать угрозу существующему общественному строю. Готовящиеся к выступлению революционные элементы взирали на поляков как на сторонников демократии и врагов абсолютизма. Со времени Краковского восстания никто во всей Европе не сомневался, что поляки будут в первых рядах новой борьбы против Священного союза.

Среди эмигрантов Лелевель принадлежал к тем деятелям, кто был особенно внимателен к международным проблемам. В Национальном комитете 1832 года, а затем как руководитель «Молодой Польши» он всегда заботился о связях с левыми силами других народов. Теперь эти связи становились и более легкими, и более необходимыми, однако Лелевель уже не имел в этой области непосредственного влияния. Поэтому он лишь издалека наблюдал за усиливающимся в Италии политическим движением, за надеждами, которые связывали с новым папой Пием IX, и писал Зверковскому: «Братец! Если бы существовал наш комитет, то мы поразмыслили бы и, может быть, составили воззвание к Пию, к итальянцам, и было бы превосходно. Теперь мы не хозяева сами себе, и мыслей нет, а я вижу, что они нужны, но теперь другая политика».

Заявляя, что он не хозяин сам себе, Лелевель имел в виду свои отношения с Централизацией. Вскоре оказалось, что он не трактует эти отношения как чересчур связывающие его. Возникли обстоятельства, в которых Лелевель предпринял действия по собственному усмотрению, не обращая внимания на руководство общества.

В конце лета 1846 года к нему обратился с письмом Мадзини, в это время усиленно занятый подготовкой к новому республиканскому наступлению в Италии. Мадзини хотел созвать Европейский конгресс — собрание важнейших представителей прогрессивной мысли всех народов. Конгресс публиковал бы воззвания и манифесты в защиту прав национальностей, свободы и т. д. Лелевель заседал бы в нем как представитель Польши. Идея эта была абсолютно нежизненной и не имела никаких последствий. Прошел год, и Мадзини выступил с новым проектом, на этот раз Международной лиги, или Союза народов, — тайной организации, которая объединяла бы созревающие и разных странах революционные движения. Это было бы новое издание «Молодой Европы»; Мадзини резервировал в ней существенное место для славянских народов. Лелевель был знаком с Мадзини с первых лет эмиграции, шел с ним рука об руку в течение многих лет и никогда открыто с ним не порывал. Однако на этот раз он отнесся к замыслам Мадзини сдержанно, а вскоре принял участие в совершенно ином начинании.

18 ноября 1847 года, сообщая Зверковскому об обычных приготовлениях к празднованию годовщины восстания, он писал: «Немцы создали здесь свое национальное общество. Обсуждалась мысль создания интернационального общества. Немцы были готовы поддержать эту организацию, бельгийцы мешали. И меня пригласили в компанию». Это сообщение ценно. «Немцы», о которых идет речь, это брюссельская ячейка Немецкого рабочего общества, сильно проникнутая влиянием коммунистов. Ее руководителем был Карл Маркс. Все это происходило в канун создания Союза коммунистов и оформления идеологии, которая нашла свое выражение в «Манифесте Коммунистической партии». Представительством коммунистов в международном плане должна была стать, в частности, международная Демократическая ассоциация, основанная в Брюсселе в сентябре 1847 года. Его председателем стал бельгийский радикал Люсьен Леопольд Жотран, а его заместителями француз Жак Энбер, немец Маркс и поляк Лелевель.