Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

Вражда и ненависть далеко не всегда являются реакцией на какие-то агрессивные действия. Гораздо чаще они вскипают и раздуваются как оправдание собственных слабостей, как объяснение провалов в строительстве мирной жизни. Есть люди, которые живут какой-то выбранной ими ненавистью, но есть и народы, делающие похожий выбор. Ирландцы на века сделали ненависть к Англии фундаментом своего мировоззрения. Пакистанцы объектом вражды выбрали Индию. Курды и армяне — Турцию. Тамилы — Шри Ланку. Албанцы — Сербию. Сегодня Украина пытается строить всю идеологию на ненависти к России и русским. Ведь так удобно списать холод в жилищах и пустоту в холодильниках на наличие могучего соседа, с которым надо всеми силами бороться. Националистическая пропаганда пирует.

Миротворческие усилия обычно рождаются в среде дальнозорких, ими же и направляются. «Что должен сделать ваш противник, чтобы вы перестали нападать на него? — спрашивают они у того из враждующих, который выглядит более агрессивным. — Каковы ваши условия мира?». В ответ получают длинный список жалоб, внешне выглядящих оправданными и справедливыми. Но никогда не услышат ответ правдивый: «Заключение мирного договора — это и есть самое худшее для нас. Чем мы станем самоутверждаться, тешить свою гордость, привлекать к себе внимание всего мира, если нам запретят стрелять, взрывать, поджигать, забрасывать камнями нашего родного, единственного, заклятого врага»?

Жажда самутверждения остаётся самой сильной страстью человека и вполне иррациональной. То есть, опять же, недоступной взгляду дальнозоркого миротворца. Американский президент Вудро Вилсон, создавая в 1919 году Лигу Наций, настаивал на том, чтобы каждый народ и каждое государство получили право на суверенность и самоопределение. При этом он добавлял, что народам, которые выберут жить под властью авторитарных режимов, не должно быть места в Лиге. Эта идеология оказалась неосуществимой для реализации, но до сих пор используется США как оправдание свержения неугодных правительств — они, дескать, захватили власть с нарушением правил Святой Демократии.

В устойчивых государственных системах дальнозоркий живёт отдельно от народной массы и плохо знает её. Он вознесён над ней и истолковывает её враждебность несправедливостью социального неравенства. Но начиная с середины 19-го века вторжение Индустриальной эры произвело гигантское перемешивание разных слоёв населения во всех европейских странах. Близорукие в нижных слоях общества вдруг получили доступ к образованию, работа по найму стала вытеснять работу в своём хозяйстве, на своём поле, в своей мастерской, поезда и пароходы обеспечили неслыханную для прежних веков мобильность. Социальный статус перестал предопределяться сословием, в котором человек родился.

Эти перемены разрушили прежние скорлупки безопасности — деревенскую общину, ремесленный цех, церковный приход. Миллионы людей оказались брошены в бурлящий поток нового мира абсолютно беззащитными. Нищета, болезни, преступления захлестнули народную массу. Сострадание дальнозорких толкало их отыскивать причины этих бедствий, искать путей избавления от них и неизбежно производило вскипание революционных настроений во всех странах, вступивших на путь индустриализации.

Новые революционеры вдохновлялись победами американской и французской революций конца 18-го века, идеология которых строилась на главном догмате равенства людей. Сословное разделение общества объявлялось несправедливым, реакционным, нелепым, ненужным. Дальнозоркие воображали, что, разрушив существовавшую структуру этажей неравенства, они обретут больше свободы для реализации своих талантов. Увы, этого не произошло. Всюду, где революции победили, вместо прежнего жёсткого распорядка чинов, званий, богатства, на них обрушился террор близоруких под знамёнами и лозунгами большевиков, фашистов, нацистов, хунвейбинов, красных кхмеров, фиделистов.

Эти страшные уроки не пошли впрок. Дальнозоркий не может и не хочет увидеть, как много тревоги, сомнений, страхов, унижений вносит в жизнь близоруких его дар «предвидеть и предусматривать», как легко новым фараонам объявить его главным врагом, вредителем, шпионом, изменником, правым или левым уклонистом. С догматом равенства дальнозоркому расстаться не по силам. Поэтому причину окружающей его враждебности он будет искать не в экзистенциональной своей отделённости от большинства, а в глупых, злых, корыстных политиках, манипулирующих близорукой массой в своих интересах.

Примечательно, что дальнозоркий относится отрицательно к своему правительству независимо от того, какой режим установился в его стране. Невероятное расширение свобод в России, освободившейся от коммунизма, не изменило отношения дальнозоркого к власть имущим. Он по-прежнему не знает и не хочет знать страстей и чаяний близоруких и никогда не допустит мысли, что кремлёвские правители, будучи сами ближе к народной массе, знают её лучше и лучше чувствуют, где пришла пора провести границу «нельзя».

Живя в добровольной самоизоляции от народной массы, дальнозоркие вырабатывают свой кодекс поведения, свои критерии того, что следует считать допустимым, правильным, достойным, похвальным. С этими критериями они и подходят к оценке поведения того правительства, которое им досталось. Они отказываются признать главной задачей верховной власти подавление вражды между различными группами и этносами, защиту одних от других, что требует порой суровых мер, применения насилия. «Если бы вы вели себя по нашим правилам, демон вражды исчез бы из страны!», — говорят они тем, кто стоит у руля. Но те упрямо пытаются выполнять свою трудную работу теми методами, которые худо-бедно будут срабатывать, и этим навлекают на себя проклятья дальнозорких.

Выше уже говорилось о том, что дальнозорким трудно утолять жажду сплочения, потому что их взор проникает в толщу Неведомого на разную глубину и в разных направлениях. Но жажда эта живёт в них и не может остаться неутолённой. В советские времена интеллигенция была сплочена против Политбюро и КГБ. А что делать теперь, когда эти учреждения исчезли? По привычке, оппозиция дружно противостоит правительству, но никогда не признает, что устами Думы с ними говорит близорукое большинство. Нет, дальнозоркий уверен, что большинство было одурачено официальной пропагандой, с которой и нужно неустанно бороться, и открывать народу глаза на злоупотребления властей.

В Америке люди больше заняты самоутверждением, идёт непрерывное состязание всех со всеми в разных сферах жизни. Жажда сплочения находит утоление, когда человек примыкает к политической партии, к религиозному культу, к борьбе за гражданские права, за сохранность природы или другие прогрессивные начинания. Но в глубине души дальнозоркий чувствует, что этого маловато. Что такой полноты общенационального сплочения, какую имеют жители авторитарных стран, он не достигает. Оно было пережито народом в двух мировых войнах, и память о нём хранится, постоянно оживляемая новыми книгами, фильмами, песнями, мемуарами, торжествами. Страна воюет почти непрерывно на протяжении вот уже ста двадцати лет, но никогда — на своей территории. Весь ужас войны, испитый европейцами, американцам неведом, они легко поддаются ностальгическим воспоминаниям о счастье неслыханного национального слияния.