Игорь Ефимов - Связь времен

Раздумывать над этим мне не пришлось. Ибо провожатый, наконец, открыл дверь и впустил меня в кабинет, где за столом сидел человек в штатском — лысый, плотный, с заметным шрамом над бровью. Не помню, под каким именем он представился. Помню, что раза два в кабинет заходил сотрудник помоложе и обращался к хозяину с какими-то пустяковыми вопросами, вроде: «Товарищ майор, у вас спички есть?»

Разговор наш начался издалека, в интонациях задумчиво-загадочных, но одновременно и скрыто-угрожающих. Тридцать лет спустя я попытался воспроизвести его в своём интервью Алексею Митаеву.

«Да, Игорь Маркович, возникла необходимость с вами побеседовать. Сами-то вы не догадываетесь, почему?» — «Нет, не догадываюсь». — «Скажите, как вам нравятся произведения Марамзина, Бродского? Как вы относитесь к тому, что произошло с Бродским и Марамзиным?» — «В их жизни произошла трагедия». — «Ага, значит советская власть устроила им трагедию». — «Этого я не сказал. В жизни, кроме советской власти есть еще и судьба. В их судьбе произошло нечто трагическое для всякого пишущего человека — отрыв от родного языка. Только это я и имел в виду». — «А как вы относитесь к их произведениям?» — «Мне нравятся их произведения». — «Да? А что вам там нравится?»

Тут мне вспомнился популярный в те годы анекдот. Еврея вызывают в КГБ. «Рабинович, мы знаем, что у вас есть брат за границей. А вы уже много лет не отвечаете на его письма. Это нехорошо. Вот вам бумага и конверт, пишите прямо сейчас». Рабинович послушно склоняется к листу и начинает писать: «Дорогой брат! Наконец я нашёл время и место написать тебе…» Так и я: наконец-то нашёл время и место сформулировать свои критерии оценки литературных произведений. Напрягся и выдал формулу, от которой не откажусь и сегодня:

«Как в любом литературном произведении, мне нравится, когда богатый эмоциональный мир пишущего воплощен в ярких образах и выражен стилистически и лексически богатыми новыми формами».

Майор решил сменить тему.

«Ну а знаете ли вы, что в письме из-за границы, которое мы обнаружили при обыске у Марамзина, в письме от врага нашей родины, эмигранта Эмиля Когана, который написал книгу о Солженицыне, на полях этого письма ваше имя и телефон?». Я говорю: «Но мой телефон не является государственной тайной. Никто мне не звонил по этому поводу. Вы, наверное, это знаете не хуже меня».

Я говорю медленно, спокойно, но мысленно твержу себе: «Не расслабляйся. Это ведь всё пристрелка, отвлекающие манёвры. Жди, когда он выложит свои главные козыри». Разговор продолжается, но «козырей» всё нет. Ни слова о визитах Профферов, ни слова о подпольной библиотеке, ни слова об Андрее Московите. Вместо этого — примитивный и откровенный блеф.

«Да, материала у меня на вас много. Если я сейчас этот ящик открою, у нас по-другому разговор пойдет. Ну что, открыть? Открыть?» И вот тут я растерялся. Скажешь — открывайте, не боюсь! Вранье. Очень боюсь. Скажешь — нет, не открывайте, окажется, что прошу о чем-то. И вдруг до меня буквально в этот момент дошло: есть еще третий вариант. Не отвечать. Молчать. И я молчу. Тут он начинает нервничать. Долго разговор тянулся. Три часа. И в заключение фраза: «Да, Игорь Маркович, вы человек осторожный, даже, извините, скользкий. Но я хочу вам сказать: в этом здании надо быть более откровенным».

Вернувшись домой, я застал Марину, окружённую примчавшимися друзьями. Начались расспросы, поздравления, вздохи и ахи. Один только Саша Кушнер никак не мог выдавить из себя улыбки. Он чувствовал себя ужасно виноватым. В чём? Чтобы объяснить это, потребуется ещё одно отступление.

Был в нашей компании один литературный критик — назовём его В.С.К. Оживлённый, приветливый, увлекающийся. Очень маленького роста, но очень подвижный. Запойный читатель классики и современной литературы, как разрешённой, так и неподцензурной. Страстный собиратель и знаток бабочек. С очаровательной женой, которая вскоре получила место редактора в литературном журнале.

Нельзя сказать, что мы были просто знакомы. Что греха таить — мы дружили. Ходили к ним в гости, а они — к нам. Саше Кушнеру не раз доводилось проводить дни с В.С.К. в совместных литературных командировках. Бывали у них и Бродский, и Довлатов. Я доверял им настолько, что давал читать рукопись «Метаполитики». Они знали, кто скрывается за псевдонимом Андрей Московит.

Критические статьи В.С.К. печатались во всех журналах и газетах. Восторга у нас они не вызывали. Но мы слишком хорошо знали, как умело редакторские ножницы вырезали всё самое живое и небанальное из публикуемых литературоведческих работ. Примеры Хмельницкой, Ерёмина, того же Эткинда были у нас перед глазами.

Иногда в поведении и репликах В.С.К. мелькали провокационные ходы и интонации. Но я относил их в разряд озорства. Низкорослые мужчины часто ведут себя вызывающе — им это необходимо для самоутверждения. Однажды мы столкнулись — вернее издали увидели друг друга — в коридоре общежития Литературного института, переполненном студентами и слушателями ВЛК.

— Господин Московит, приветствую вас! — прокричал мне издали В.С.К.

Видимо, ему хотелось увидеть мой испуг. Но я разочаровал его — только помахал в ответ рукой.

Разрыв наш произошёл лишь после того, как он опубликовал — то ли в «Известиях», то ли в «Правде» — разносную статью о стихах Саши Кушнера. Пастернак где-то написал: «Неумение отыскать и высказать правду нельзя заменить никаким умением говорить неправду». Вот этим умением В.С.К. обладал вполне. Когда ему нужно было вознести Евтушенко, он брал за начало отсчёта, скажем, поэзию Асадова. А когда ему захотелось — понадобилось — принизить Кушнера, он пустил в дело шкалу Пушкин-Лермонтов-Блок. В условиях постоянной травли нашего поколения силами Массолита печатать такую статью в официальной газете было очевидной гнусностью. Я позвонил В.С.К. и сказал, что в дальнейших наших встречах и контактах смысла не вижу.

После разрыва сведения о В.С.К. долетали до меня от общих знакомых. Я слышал, что многие отшатнулись от него за статью, что в Ленинграде вокруг него образовался вакуум. Что вскоре он — а затем и семья — переехали в Москву. Дружбы, как и браки, не длятся вечно. Люди меняются, соблазны Массолитовского пряника действуют на них с разной силой. К этому мы привыкли. Но история, рассказанная Сашей Кушнером, ошеломила всех собравшихся в нашей квартире после моего допроса.

Оказалось, что где-то в начале 1970-х, во время очередной литературной командировки, хорошо выпив в номере гостиницы, в порыве пьяной откровенности В.С.К. сознался, что он давно, уже со студенческих лет, является тайным осведомителем КГБ. То есть стукачом. Что они обработали его, поймав на чтении какой-то запрещёнки, запугали арестом и лагерем и предложили альтернативу: «стучать». И он согласился. Он говорил себе, что будет использовать свою роль для борьбы с антисемитами. И что, по возможности, не доносил ни на кого из друзей — только на плохих людей. (Впоследствии, уже будучи в эмиграции, он повторил все эти признания в своих мемуарах.)