Леонид Саянский - Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера

Еду на войну. Это не шутка. Еду в неизвестность, и Бог знает, суждено ли мне увидеть снова эти бегущие мимо окон пожелтевшие березы и вечно юную зелень родных сосен и елей.

Глаза напряженно ловят эти летучие пейзажи и стараются без фотографического аппарата зафиксировать их в памяти.

Чтобы потом, в далеких, чужих краях, на границе смерти, иметь хоть минуту хороших воспоминаний о любимой родине, о близких людях, нераздельно с ней связанных.

Мой эшелон впереди. Мы нагоним его дня через три. Пока я и трое еще, нагоняющих также свои ушедшие уже части, едем как пассажиры.

И вот теперь мы чувствуем полно и ярко все привилегии свободных пассажиров.

Мы упиваемся ими.

— Пора обедать пожалуй, уже три скоро, — провозглашает мечтательным, желудочным тоном симпатичный доктор В***, которого мы за его громадную фигуру прозвали «чемпионом».

— Ну, нет! — протестуем мы.

Что из того, что скоро три? Мы пока еще не в эшелоне… Там успеем пожить по расписанию… А сейчас мы, может, последние дни в нашей жизни, едем как пассажиры, как туристы… Захотим есть — и поедим, хотя бы и в семь часов утра… Какое удовольствие иметь возможность есть тогда, когда хочется… «Там» ведь этого удовольствия мы не встретим. Захочется есть — обозов нету. Не хочется есть, а обед готов и обозам после него надо уходить. Значит, нужно есть про запас, «на будущее время», ибо, быть может, и не придется обедать скоро.

— Да, что имеем не храним, потерявши — плачем. Меткие, черт возьми, бывают иногда народные поговорки!

По вечерам весь вагон собирается у дверей нашего купе. Уж очень много смеху у нас.

Наш смех и шутки здорово пахнут нервами. Но мы чувствуем потребность смеяться, чтоб не грустить. Неизвестность будущего пугает даже издали. И вот мы шутим.

Бесконечные стратегические дебаты. Комментируем на все лады свежие телеграммы.

11 августа

Нагнал сегодня эшелон. Вылезли с поезда двое, я и один доктор, ехавший в наш же штаб. Нам отвели места в длинном вагоне первого класса, занятом штабом.

Только к вечеру удалось устроиться на новом месте.

16 августа

До чего мы привыкли к вагону! Будто бы и не жили никогда среди неподвижных, уверенных стен, не ходили по твердому, не качающемуся полу. Когда мы на станциях выходим на твердую платформу — нас шатает с непривычки. Едем уже неделю, да впереди еще полторы почти; пока мы дойдем туда , сколько там перемен совершится…

В нашем вагоне собралась дружная семья. Наш генерал, не старый еще и симпатичный человек. Его начальник штаба, два адъютанта, начальник службы связи, три доктора и я, ординарец генерала. У нас есть с собой кухня, и мы имеем табл-д’отъ под наблюдением одного из наших адъютантов. День мы проводим так: раньше всех, часов в 7 утра, подымается генерал и начинает бродить по вагону мимо запертых купе. За ним подымается его сосед — начальник штаба, бодрый и живой, моложавый полковник, с черным от загара лицом. Они начинают бесконечные разговоры у висящей в коридоре карты военного театра. Слышно, как вестовые приносят им чай. Это начинает нас расшевеливать. Молодой корнет Д***, спящий на верхней койке нашего двухместного купе, ворочается всем своим длинным телом и произносит:

— А старики-то уж бродят, слышите?

— Слышу, — откликаюсь я и добавляю:

— И даже чай пьют!

— Нн-да! — мечтает корнет, — хорошо бы чайку сюда! Да генерал в коридоре… Неловко сюда чай требовать…

— Ишь, изнеженность нравов какая! — смеюсь я, хотя в глубине души и согласен с ним.

— Нет уж! Вставайте-ка лучше!

Да и верно, пора; девятый в начале.

Мы встаем и вихрем проскакиваем в уборные умываться, мимо начальства, чтоб не попасть им на глаза и не получить обычное.

— А вы, корнеты, только еще глаза продрали? Стыдно! Стыдно!

Из уборной мы выходим с таким видом, будто б мы уже встали давным-давно.

Расшаркиваемся перед нашими «стариками».

Генерал бурчит:

— Засони! Девятый час, а вы только еще…

Корнет Д*** отчаянно, не моргая, врет:

— Никак нет, Ваш-во, мы уже давным-давно на ногах, только еще не умывались… Мы уже много схем составили с поручиком…

А дело в том, что нам, молодежи, т. е. двум адъютантам, мне и Д***, дана задача.

— Каждый из нас изучает определенный район военных действий. Один Восточную Галицию, другой Западную, третий Силезию и Померанию и, наконец, четвертый — Прусский фронт. И по получаемым ежедневно телеграммам каждый следит за переменами на своем фронте и составляет по картам схемы действий.

Это скучновато, возиться с картами, но очень полезно для нас, и мы, кряхтя над схемами, все же одобряем остроумную выдумку нашего начальника штаба.

За завтраком идет доклад генералу.

— Ну, что у вас там в Восточной Пруссии нового? — спрашивает генерал. Сейчас точный доклад в ответ.

Даже наши доктора, а особенно мой спутник от И***, увлечены этими докладами и оживленно дебатируют, когда генерал с полковником разбирают операции на всех фронтах за день.

Большая остановка. Звук «отбоя». Солдатишки, как крупа, высыпают из вагонов. Назначена вывозка. Грохот, шум, топот. Из полутемных вагонов выводят одуревших от качки лошадей. Сначала они вялы и еле стоят. Но потом солнце и свежий, бодрящий воздух осени действуют на них.

И начинается брыкание, вырывание поводов и телячьи прыжки по влажной, твердой земле.

Только и слышно:

— Но — не балуй! Что! Что делаешь! Эй! Тпру!!

— Держи его, дьявола!

А дьявол, задрав хвост и отчаянно взбрыкивая одновременно всеми четырьмя застоявшимися ногами, уже вырвался у неловкого конюха и со звонким ржаньем носится по полосе отчуждения вдоль полотна, на котором длинной, грузной красно-серой змеей растянулся наш сорокадвухвагонный поезд.

Команда связи, имея во главе длинноногого Д***, выкатываете платформ блестящие мотоциклеты и велосипеды. Прогревает машины, и практикуется въезд. На отдельной платформе из-под груды брезентов и полотнищ появляется на свет Божий сорокасильный защитный «Опель». Его чистят и обмывают от насевшей за длинные перегоны пыли.

Нередко я и еще кто-нибудь из хорошо владеющих машиной садимся на мотоциклы и, справившись о дороге к следующей станций, летим туда на машинах.

Мелькают мимо глаз однообразные складки бесконечных полей Средней России. Вьется дорога, то опускаясь в балки, то подымаясь на покатые холмы. Бодрит живящий осенний воздух, пахнущий желтой листвой. Ровный гул машины приятно щекочет нервы, тело и руки слились с машиной и бессознательно приспособляются к ее толчкам и броскам на ухабах. Хорошо и бодро!

И когда мы, сделав верст сорок по окружным путям, являемся на следующую станцию и через полчаса садимся вновь на только что подошедший наш поезд, мы чувствуем себя освеженными, как после холодного душа. Часу в шестом обедаем. Кончаем обед, прерываемый бесконечными разговорами, о войне большей частью, часов в восемь, и продолжаем наши споры уже за вечерним чаем. А в девять часов наши «старики» уже укладываются спать. Правда, они еще читают в постелях, но во всяком случае они уже не толкутся в коридоре и не стесняют нас. А мы собираемся в одном из купе, пьем бесконечный чай, едим столовыми ложками арбузы, по штуке на брата; и часто далеко за полночь слышатся заглушенные раскаты хохота из запертого наглухо маленького купе, где на двух спальных местах и одной походной табуретке умудрились разместиться дружной компанией шестеро здоровых мужчин. Потом, усталые от хохота, мы засыпаем и назавтра опять то же самое…