Крис Хит - Robbie Williams: Откровение

«Меня вот трудно из себя вывести», — признается Каспер.

«Да и меня тоже, на самом деле», — говорит Роб.

«Да ладно?» — удивляется Каспер.

У Айды на лице написано: что-то ляпнул преждевременно. «Зая, нет…»

«Да, трудно, говорю вам! — настаивает он. — Просто к тому времени, когда меня вывели из себя — уже очень, очень поздно. Это, знаете, опасайтесь человека, сидевшего в клетке».

«Это да, — она меняет мнение. — Когда у тебя кончается терпение, ты бесишься. Как сумасшедший. Я пытаюсь тебя привести в чувство. Думаю, в этом я Дженин. В чем я еще Дженин?»

«В том, во что я одеваюсь», — отвечает Роб.

«Ага», — соглашается она.

«В деньгах. Сколько и на что мы тратим».

«Ага, — говорит она. — Ага». И разъясняет ситуацию с одеждой. «Он привык носить… У Роба есть такая фишка про повседневный костюм в течение нескольких месяцев. Хотя у него у самого есть линия одежды, почему он и старается продвинуть себя как модный бренд, но сам Роб будет ходить везде в одно и том же сером спортивном костюме в пятнах, а потом вдруг заявит: „Слушай, видал тут фотку этого бойца японского… буду носить японскую одежду…“ Закажет себе японский костюм за много тысяч долларов — „Все, больше до конца жизни ничего другого не надену!“ Носит примерно секунды две. Еще он долго был приверженцем джинсы 90-х. То есть прогресс налицо».

«Я ж не знал, что джинсы 90-х вышли из игры», — говорит он с притворным спокойствием.

«Ну ты знаешь, — продолжает Айда. — Джинсы расклешенные».

«Вот отлично понимаю Майкла Джексона с его пижамами, — водит разговор Роб. — Он все время только пижамы носил».

Беседу прерывает Тедди, которая соорудила пластмассовое мороженое, которое протягивает Робу.

«Нравится мне платьишко твое, малышка моя», — щебечет Айда и гонится за Чарли, бегающим вокруг софы.

Роб включает первый плэй-офф между Derby и Hull и заговаривает о том, что скоро он «начнет не курить». Как будто бы это не то же самое, что просто перестать курить. Чарли опрокидывает стакан воды на компьютер Айды, но, к счастью, без вреда.

Март 2006 года

«Почти лет до тридцати я очень хотел встречаться с девушкой, — рассказывает он мне. — Мне казалось, что мне нужны были отношения, но на самом деле я хотел, чтобы кто-то со мной нянчился, помогал. А я б ее взял в заложники на полгода. Года в двадцать три — двадцать четыре у тебя в мозгах бардак полный, неразбериха — ты же только что покинул отчий дом, много с чем сталкиваешься, с чем считаться приходится, и тебе, конечно, хочется быть с кем-то в отношениях. Ведь это так красиво! Ты этого и хочешь, и делаешь все — ты же слышал столько песен про любовь, смотрел столько фильмов, а там все так сладко! Что я понимал тогда — с моим-то нулевым опытом более или менее серьезных отношений. Ну, попробовал пару раз, и понял, что пока я сам не готов — не фига трахать мозги девушке».

Но ты часто устраивал, так сказать, смотрины.

«Да уж. Смотрин я провел много».

А зачем?

«Да много причин. Компания чтоб была. Быстрое удовольствие. С прицелом на удовольствие долговременное».

Справедливым ли будет утверждение, что, хотя ты очевидно получал и компанию, и быстрое удовольствие, ты часто напряженно раздумывал: может быть, кто-то когда-то окажется чем-то бо́льшим, чем это… но тут же решал, что не окажется?

«Да. Ты, конечно, хочешь, чтобы что-то хорошее произошло. Ты хочешь, чтоб очередная девушка оказалась той самой. Но у меня к тому же до того в общем не бывало такой роскоши, как свободное время. Что-то все время мешало: турне, пластинку записывать надо, промоушеном заниматься, в отель заселяться, тут и там всякие поклонники и просто народ в барах — прям перебор. И мне нужен был тот перерыв, чтобы кому-то… ну хороший шанс дать».

Мне казалось, что тебе каким-то образом требовалось и кому-то дать шанс, и себе самому. Я вот не уверен, что ты на самом деле раньше всем много шансов давал — себе в том числе. Это справедливое утверждение?

«Ага, я всегда ожидал, что во мне все закипит-забурлит и крышу сорвет — ну как в кино. А поскольку таких чувств у меня никто никогда не вызывал, я дальше шел. И думал такой себе: да уж, вот вступил я в отношения — и мне там не понравилось».

Сейчас иногда Роб, благодарный за то, что обрел новую жизнь, говорит, что в той беспечной холостяцкой жизни чувствовал себя отлично. Возможно, иногда, но, разумеется, не всегда. Одно из эссе, которое он показывает мне в Южной Африке, в начале описывает поездку в Нью-Йорк месяц назад с, как он мне объясняет, больной спиной: « Я полностью раздавлен. Женщины пытаются делать из меня дурака, а поскольку я все чаще хожу на свидания, то это все чаще и происходит. Я не шучу — я в говне реально. Спина болит, а на сердце — тяжесть.»

Его тон меняется от пресыщенно-циничного про любую, с которой он может познакомиться — он в отчаянии характеризует их как шпионок, играющих в большую игру во время холодной войны — и накручивания себя до лихорадочной надежды и веры: « И тут она входит… Я люблю ее. У нас будут дети. Красивые детки, читающие книжки про футбол… У нее такое лицо, ради которого другие женщины ложатся под нож пластического хирурга. Пожалуйста, неси мое семя!»

Но довольно скоро и в этой истории, как и почти во всем, что он писал в то время, он возвращается к горькому разочарованию — как будто свидания суть только бессмыслица, придуманная лишь для того, чтобы дразнить тебя нереальной мечтою, а потом обрушить на тебя еще одно доказательство того, как мироздание умеет разочаровывать.

Все это может быть правдой, кроме того, что он, как кажется, застрял в западне, уже не готовый дать кому-либо — включая себя — серьезного шанса. Он может замечать любые недостатки тех, с кем встречается, даже не замечая у себя таких же, за которые других судит, но во всем этом сквозит такая разочарованность и подавленность, что я лично, прочитав тогда эти записки, тон их помню до сих пор.

Они заставляют меня думать, что этот человек сочинил строчку песни «я готовлюсь бросить ее, пока не влюбился», но спустя пять-шесть лет сплошного разочарования.

В конце концов ты как будто официально заявляешь: я не буду иметь ни с кем серьезных отношений.

«Да, помню, думал „Никогда у меня не будет серьезных отношений, никогда — детей“».

И ты представлял это как нечто позитивное, как будто ты увидел что-то в бессмыслице?

«Ну, в отношениях принято быть моногамным. Так на это традиционно смотрят, и ты должен подчиняться. А я вот не чувствовал, что могу такому подчиниться. Не слишком много вокруг себя я видел отношений, которые себе бы пожелал. Все выглядело в основном как череда ссор, споров и некомфортных ситуаций, и каждый жалуется на свою половинку в ее отсутствие. И, мне кажется, я так долго хотел быть в отношениях, быть любимым и любить, что наступил этап, на котором я сказал себе: да не хочу, на самом деле. Моногамию я не выдержу. Буду просто сексом заниматься».