Крис Хит - Robbie Williams: Откровение

Во-первых, маленький братик, я люблю тебя и очень по тебе скучаю

ага ты более чме хуже люибмый и соврешено илмый

«Ага, понимаю, — говорит он. — Это вот Ambien ваш. Представляешь, как шестнадцатилетний я смутился бы, получив такое?»

«Рановато для всего этого, верно?» — говорит Роб фэнам, собравшимся у здания Radio 2. Еще восьми утра нет.

Поднявшись наверх, он спрашивает, где здесь можно покурить. Ему отвечают, что вроде бы балкон можно открыть.

«Мы последний раз его открывали, — замечает продюсер, — ради Найла Роджерса и затмения».

«Ну, — говорит Роб, — может, откроете для Робби Уильямса и Silk Cut?»

Звучит песня The Weeknd’s «Can’t Feel My Face», потом тема Happy Days .

Крис Иванс представляет Роба слушателям; вскоре его уломают изобразить Френка Спенсера и он изольет свой невроз на утреннюю позевывающую Британию:

«Каждый раз в студии я под диким прессом: „У тебя камбэк, ты делаешь альбом, надо сделать хит, тебе сорок два, ты жирный, взор печальный, ты должен со всем этим разобраться, это не хит, ой, слово не то выскочило, этот припев канает? Нет, не канает, давай пиши припев, который все будут хором распевать, давай же, толстячок…“ Это же не за выходные делается, это же за полтора года до выпуска ты в студии каждый день себе: „Нет! Не будь бывшим! Не будь бывшим!“ Вот на это мозги расходуются. Но это и толкает меня вперед. Место некомфортное, но я тут, на нем, и все еще делаю свое дело. Я по-прежнему в поп-чартах, надеюсь. Скрестим пальцы. Восемь месяцев сплошного стресса, когда ты пытаешься не быть жирной поп-звездой». После этого он рассказывает о том, как семья его изменила. Насколько жизнь была бесплодным поиском «чем заполнить дыры в душе. Но ничего не имело смысла. Я забрался на вершину горы и там такой: „Ой, мне все еще больно“. Потом женился, дети пошли… теперь все имеет смысл».

В контрольной комнате, где я стою, кто-то из работающих на передаче бормочет «отличное интервью…»

Мы едем в машине обратно в отель, и по дороге Роб замечает на тротуаре Фила Джупитуса.

«Всегда ужасно обо мне… Buzzcocks, — говорит он. — Просто какая-то ко мне ненависть животная. Он типа настаивал, что я по уши влюблен в себя и все такое прочее».

Гери Маршалл, который ведет машину, напоминает Робу, что довольно давно уже случилось отмщение.

«Ах да, — он вспоминает. — Написал ему в карман пальто. В центре BBC. Еще я набил его видеомагнитофон туалетной бумагой, которой подтерся».

Роб говорит это таким тоном, что можно подумать, что ничего подобного сейчас он не сделает, но о сделанном особо не жалеет.

Однажды субботним вечером он звонит мне, чтобы рассказать о статье, что вышла в The Guardian. Она по большей части умна и написана с уважением, даже если не во всем хвалебна, а автор явно хорошо осведомлен об артисте. Но следующий пассаж не идет у Роба из головы:

«Как персонаж он просто пленял. Уильямс был идеальной поп-звездой для эпохи, в которую слава все более и более превращалась в эдакий сосуд с ядом. Он драматизировал свое двойственное отношение к славе, что позже будут делать Эминем и Канье Уэст, но — под маской пошловатого эстрадника. Он сомневался в своих способностях, боялся живых выступлений, ненавидел одиночество, волновался из-за ожирения, показывал почти никсоновскую способность таить злобу и постоянно фантазировал об уходе на покой».

И несколько дней спустя он все еще размышляет о написанном.

«А что, моя способность таить злобу чем-то хуже, чем чья-либо?», — спрашивает он меня.

Я допускаю, что он иногда действительно так делает, причем со всею страстью.

Поразмышляв об этом, он говорит, что удивительно, насколько по-разному они с Гари Барлоу относились ко всему. У Роба рождается теория: «Возможно, он — взрослый!»

Или, возможно, возражаю я, он просто разбирается по-другому, так, чтоб никому видно не было. Роб кивает:

«Полагаю, я просто не очень отвечаю типу „альфа-самец“. К моему собственному вреду». Это ему кое о чем напоминает. «Как-то, когда я был маленьким, меня начал задирать и всячески издеваться надо мной один парень из района. Однажды я шел с мамой, увидал его и подумал — ну, в присутствии мамы моей ты мне фиг чего сделаешь. И показал ему два пальца быстренько». Роб изображает, как показал неприличный жест в тот свой момент триумфа — краткий, приятный, совершенно необдуманный.

«А в следующий раз, когда я ему попался на пути, он достал ножик и пригрозил меня зарезать. Даже к дереву меня прижал. Ножик был перочинный, но дырку бы и он во мне проделал».

Ну и каков, как тебе кажется, урок?

«Что тот урок не выучен. Во мне всегда что-то говорится типа „да, это будет мне ж во вред, но…“ Но, возможно, во мне сидит и какой-то взрослый».

И когда это выходит?

«Да только когда надо рассчитаться, пусть меня даже превосходят по оружию и по психопатии». А вот это сложно. «Мне кажется, тут и настоящая пантомима, и чувства ранят по-настоящему». Он разражается смехом. «С серьезными последствиями в реальной жизни».

Это значит, что люди подчас не могут отличить, где у тебя пантомима, а где ты всерьез потому, что ты и сам не можешь?

«Ага, ага».

Он еще немного размышляет. И добавляет:

«В мести есть энергия. И энергия эта довольно соблазнительна».

На следующий день он снова на Magic — теперь уже играет тут акустический концерт, в котором впервые на публике прозвучат две новые песни, Love My Life и Hotel Crazy. Перед выступлением в интервью он делает очередную попытку объяснить свой успех.

«Мне кажется, так получилось потому, что у меня гигантская, гигантски низкая самооценка, — говорит он, — что, как мне кажется, относится ко многим людям. Я думаю, люди могут слышать мой внутренний голос и пожалеть меня».

То есть понятно, что свою роль сыграла удача?

«Ага, и, понимаете, не очень умничать. Не знаю, почему людям западаю в сердце. Сильно подозреваю, что я просто многим представляюсь эдаким братом-дурачком. То есть такой архетипический клоун классный. Не знаю, как так получается, но я все еще здесь».

Вскоре он начинает петь перед публикой «Love My Life», и у него едва не сдают нервы.

«Невероятно трогательный момент для меня, — признается он, и, как мне кажется, это тот относительно редкий момент полнейшей ничем не осложненной откровенности на публике, — и это вот волшебство, те моменты, о которых я говорю».

2008–2009 годы

Из обсуждения на форуме AboveTopSecret.com в мае 2008 года:

Айзек Таннер Медсен: Спасибо, что рассказал народу на этом сайте про свой опыт. Мы оценили, разумеется… Вообще, что делает человека чокнутым? Ну, кроме тех случаев, когда у тебя такая фамилия (как у моих кузенов, которые «нормальнее» некуда) (фамилия юзера — Madsen, mad по-английски значит безумный, сумасшедший. — Прим. пер. )