В Коцаренко - На огненном берегу [Сборник]

Утром 1 февраля до нас дошла радостная весть о том, что 31 января полностью капитулировала вражеская группировка южнее Мамаева кургана и пленен сам командующий 6-й армией Паулюс, вдруг ставший фельдмаршалом.

2 февраля нам довелось быть свидетелями катастрофы громадной и сильной группировки вражеских войск.

На рассвете того дня Дмитрий Иванович сказал мне:

— Вам придется сейчас пойти в батальон Гущина, который находится на перекрестке железной и шоссейной дорог. Это очень ответственный район. Там не исключена возможность появления противника крупными подразделениями со стороны станции Гумрак.

Командный пункт Гущина помещался в подвале какого-то большого кирпичного здания. С высоты его разбитых стен хорошо просматривалась окрестность.

С рассвета бойцы батальона были заняты выискиванием немцев, прятавшихся в одиночку и группами в подвалах и развалинах. Они все еще на что-то надеялись или боялись сдаваться в плен.

Около десяти часов утра запищал телефон. С наблюдательного пункта докладывали:

— В стороне железнодорожной станции Гумрак на заснеженном поле замечена черная полоса. Она как будто движется в нашем направлении.

Мы с Гущиным поднялись на здание и в бинокли увидели длинную колонну, конца которой не было видно. Всматриваясь в нее, стали все отчетливее различать и фигуры людей, обмотанных тряпьем, с огромными скатками за плечами. Ясно было, что идут немцы. Оружия у них не видно.

— Сколько у вас человек? — спросил я комбата.

— Пятьдесят шесть.

— Что же мы будем делать с этой тучей? Ведь там, пожалуй, около двух тысяч.

— В плен будем брать, — задорно сказал комбат.

— Брать-то брать, но такая масса может раздавить нас и без оружия. Нужно остановить их подальше отсюда, а потом пропускать мелкими группами.

— Правильно, — согласился капитан.

Мы подобрали двух боевых гвардейцев и послали навстречу вражеской колонне. Обо всем этом доложил командиру полка. В свою очередь, он связался с генералом Родимцевым и сообщил нам, что решение наше правильное.

Тем временем наши парламентеры подошли к головной вражеской колонне, остановили ее и привели оттуда трех офицеров. Мы не стали интересоваться их званиями, номерами частей, так как это уже не имело для нас никакого значения.

— Сдаемся в плен, — сказал один из них, старший по возрасту.

— Сколько человек?

— Точно не знаю. Но тысяча с половиной, а то и больше будет.

Его продолговатое лицо с острым подбородком, обвислыми щеками и длинным горбатым носом обросло густой бородой. Замызганная, с потускневшей позолотой на погонах шинель воняла дымом и дустом. Он весь дрожал, точно его трясла тропическая лихорадка. Все это вызвало у меня отвращение, и я подумал: «Каким же ты жалким стал, завоеватель третьего рейха. Куда девалась твоя былая спесь, когда ты с огнем и мечом проходил по Европе, грабил и уничтожал города и села, вешал и убивал наших детей и стариков?»

И здесь в моей памяти воскрес случай, происшедший в 1941 году. 75-я стрелковая дивизия, в которой я был старшим инструктором политотдела, ночью с боями отошла от города Прилуки и километрах в четырех от него заняла оборону. Взошло солнце, и из боевого охранения доложили, что по шоссейной дороге из города едет мотоциклист.

— Пропустите его, — распорядился командир 28-го полка.

Вскоре мотоциклист оказался на КП полка. Он слез с мотоцикла, сделал несколько шагов, резко выбросил вперед кулак, выкрикнул:

— Хайль Гитлер! — Осмотревшись вокруг, с независимым видом спросил: — Кто здесь есть старший?

— Я, — ответил командир полка, удивленно глядя на странного гостя. — А в чем дело?

— Я тороплюсь нах Москва. Мне нужен проводник, хорошо знающий туда дорога. Надеюсь, у вас найдется такой человек?

— Конечно. А почему вы так спешите туда?_ улыбнулся командир полка.

— А разве вы не знайт, что не сегодня завтра наши войска возмут ваша столица и война будет окончена? — уверенно сказал фашист. Он не спеша достал из кармана кителя носовой платок, снял фуражку, вытер лоб. — И все, кто войдет в нее в первые два дня, будут иметь особый награда, в том числа и земля под Москвой. Я, гауптман немецкой армии, тоже хочу иметь такой награда, поэтому спешу. Если вы дает мне хороший проводник, я буду ходатай перед своим командованием награждать вас. Противный случай будем повесить.

Стоявший в стороне лейтенант кивнул в сторону гитлеровца, покрутил указательным пальцем у своего виска, махнул рукой: дескать, рехнулся фашист.

— Взять мерзавца, — приказал командир полка.

Гитлеровец шатнулся в мою сторону От него пахнуло шнапсом.

Бойцы обезоружили гауптмана и спустили в погреб. Там он просидел часа три. Потом его снова доставили к командиру полка.

— Так куда ты спешишь? Рассказывай толком.

Немец повторил все то, что он уже говорил.

Значит, он был не пьян и совсем не умалишенный, как мы подумали, а просто наглый, как все фашисты в тот период войны, устрашавшие всех виселицами и расстрелами…

Теперь завоеватели стояли перед нами у разбитых стен Сталинграда и дрожали за свои шкуры…

Закончив опросы, я приказал этим офицерам отправиться к колонне и отделять от нее по 300–500 человек. На каждую такую группу мы выделяли по одному сопровождающему, и он отводил ее на Волгу. Здесь пленные собирались тысячами и без конвоя шли вверх по реке на сборный пункт.

Такого, наверное, в истории войн еще не было!

Шли они, медленно переставляя ноги, обмотанные в тряпье и обутые в огромные соломенные снегоступы, держась друг за друга, чтобы не упасть от бессилия.

Идя по толстому льду могучей русской реки, не одному из них, наверное, подумалось тогда: «Зачем я шел сюда? Что мне здесь было нужно?»— и проклинал самого себя и всех тех, кто толкнул его на эту гибель.

Во второй половине дня меня вызвал к себе Панихин. Отправляясь с ординарцем к Дмитрию Ивановичу, мы увидели на дороге спешившую куда-то группу бойцов. Дойдя до перекрестка, где стояли сгоревшие танки и автомашины, они вдруг остановились, сняли головные уборы и замерли. Потом надели шапки и поспешили дальше.

— Что они там увидели? — спросил ординарец.

— Пойдем, узнаем.

Между танками и автомашинами лежали трупы фашистов и советских воинов, видно, погибших в рукопашной схватке. А чуть дальше, словно живой, запрокинув голову и подняв над ней руку с гранатой, стоял на коленях застывший советский герой. Перед ним-то и снимали головные уборы гвардейцы. Мы тоже почтили его память.

Этот солдат и все виденное там запомнилось мне на всю жизнь. И теперь, когда я вижу памятник погибшим воинам, эта картина каждый раз оживает передо мной.

Выслушав мой доклад о пленении 3-м батальоном более тысячи шестисот солдат и офицеров противника, Дмитрий Иванович сказал: