Николай Борисов - Дмитрий Донской

Эпидемия чумы, захлестнувшая не только Русь, но и всю Европу в середине XIV столетия, не случайно получила свое устрашающее имя — «черная смерть». Это имя, похожее на мрачную поэтическую метафору, в действительности отражало специфические признаки болезни. При некоторых формах чумы на коже больного перед кончиной появлялись большие черные пятна. Воспаленные лимфатические железы превращались в огромный нарыв (бубон), наполненный черным гноем.

В середине XIV столетия разгул «черной смерти» достиг небывалого размаха. По самым примерным подсчетам, эта эпидемия унесла около трети всего населения Европы (325, 155). Однако старая Европа далеко не в первый раз испытывала на себе грозную силу невидимого врага. О губительной эпидемии чумы в Афинах рассказывает в своей «Истории» древнегреческий историк Фукидид (около 460–400 до н. э.). Чума была известна и в Римской империи. Знаменитый историк Евсевий Памфил (около 260–340) в своем труде «Церковная история» приводит письмо святителя Дионисия Александрийского (ум. 265) пастве, посвященное эпидемии чумы, свирепствовавшей по всей Римской империи с 250 по 265 год (146, 262). Наиболее важная часть этого письма — картина самоотверженного поведения христиан в охваченном чумой городе:

«Весьма многие из наших братьев по преизбытку милосердия и по братолюбию, не жалея себя, поддерживали друг друга, безбоязненно навещали больных, безотказно служили им, ухаживая за ними ради Христа, радостно умирали вместе; исполняясь чужого страдания, заражались от ближних и охотно брали на себя их страдания» (146, 262).

Созданная Евсевием Памфилом модель поведения христианина в условиях гибельного мора стала стереотипом в византийской литературе. В частности, ее воспроизводит переведенная на Руси уже в XI веке Хроника Георгия Амартола (4, 253). Она служила образцом для русских летописцев при описании чумных эпидемий.

Распространение эпидемии в Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе русские заметили быстро. Под 6854 (1346) годом Троицкая летопись сообщает:

«Того же лета бысть казнь от Бога на люди под восточною страною в Орде и в Орначи, и в Сарае, и в Бездеже, и в прочих градех и странах, и бысть мор велик на люди, на Бесермены и на Татары, и на Ормены, и на Обезы, и на Жиды, и на Фрязы, и на Черкассы, и на прочая человекы, тамо живущая в них. Толь же силен бысть мор в них, яко не бе мощно живым мертвых погребати » (здесь и далее курсив автора. — Н. Б .) (72, 368).

(Заметим, что последняя фраза — мор был так силен, что живые не успевали погребать мертвых, — относится к числу литературных клише, используемых в любом сообщении об эпидемии.)

Летописи свидетельствуют о том, что русские князья в разгар чумы продолжали как ни в чем не бывало ездить по своим делам в Орду. В 1347 году в охваченных эпидемией степях побывал московский великий князь Семен Иванович с братом Андреем (43, 58). Трудно сказать, что было причиной такой смелости: политическая необходимость или пресловутый «русский фатализм»? Как бы там ни было, но ордынская чума в 1347 году не тронула сыновей благочестивого Ивана Калиты…

Нанесенная на карту траектория распространения «черной смерти» в 1347–1352 годах напоминает огромную петлю, захлестнувшую всю Европу и Ближний Восток. В этой петле задохнулись сотни тысяч людей разных племен и народов.

Как это нередко бывало в истории, у начала больших событий оказался маленький, случайный человек — приближенный правителя Золотой Орды хана Джанибека по имени Могул-Буга. Занимая должность бекляри-бека (первого министра), он был назначен командующим войсками, посланными в Крым для взятия Каффы (современная Феодосия). Город был хорошо укреплен, а жившие в нем генуэзцы оказали степнякам упорное сопротивление. Ни первая (1344 год), ни повторная (1345) осада Каффы не принесла успеха. Раздосадованный Могул-Буга приказал с помощью катапульты перебросить в город тело человека, недавно умершего от чумы. Этот приказ имел ужасные последствия. В переполненном людьми осажденном городе болезнь стала распространяться очень быстро. Спасаясь от беды, местная знать поспешно отплыла на родину — в Геную и Венецию. Однако беженцы уносили с собой и невидимые бациллы чумы. Константинополь стал новой сценой для торжества «черной смерти». Вскоре Византия и всё Средиземноморье были охвачены губительной заразой.

Средневековые арабские историки также отметили небывалую эпидемию и ее гибельные последствия. Ибн ал-Варди сообщает следующее: «В 747 году (24 апреля 1346 — 12 апреля 1347) приключилась в землях Узбековых чума, [от которой] обезлюдели деревни и города; потом чума перешла в Крым, из которого стала исторгать ежедневно по 1000 трупов, или около того, как мне рассказывал об этом заслуживающий доверия купец. Затем чума перешла в Рум (Константинополь. — Н. Б .), где погибло [много] народу. Сообщал мне купец из людей нашей земли, прибывший из того края, что кади (мусульманский судья. — Н. Б .) Крымский рассказывал [следующее]: „Сосчитали мы умерших от чумы, и оказалось их 85 тысяч, не считая тех, которых мы не знаем. В настоящее время чума на о. Кипре, да голод великий также“. В месяце реджебе 749 года (25 сентября — 24 октября 1348) чума перешла в Халеб (город Алеппо в Сирии. — Н. Б .) — да устранит Аллах от нас зло ее! Чума эта, говорили нам, началась в „Стране Мраков“ (мифическая страна на крайнем севере Европы. — Н. Б .), за 15 лет до этого года. Сочинил я на нее Послание, которое назвал „Вестью о Чуме“» (11, 237).

Невидимый меч чумы разил сильнее, чем меч войны. Вот как выглядело это бедствие в одном из самых цветущих городов тогдашней Европы — Флоренции:

«Страшная, свирепствовавшая по всей Европе эпидемия чумы 1348–1359 годов выкосила больше двух третей населения Флоренции. В городе, насчитывавшем около 120 тысяч жителей, умерло больше 80 тысяч, а вместе с жителями близлежащих деревень — 96 тысяч! Демографический подъем, наметившийся к 1380 году (60 тысяч жителей), был оборван новыми волнами эпидемий: в 1427 году, согласно налоговому цензу (catasto), в городе насчитывалось всего 37 тысяч жителей! Флоренция могла еще выдержать сравнение с Севильей и Лондоном (по 50 тысяч жителей), но очень бледно выглядела рядом с крупнейшими городами Италии — Неаполем и Венецией, насчитывавшими по 100 тысяч человек» (176, 21).

Обогнув всю Европу, чума, как бы затягивая свою роковую петлю, с запада пришла в русские земли. Летописи отражают развитие эпидемии с разной степенью полноты. Особое внимание к этой теме (как и вообще к теме Божьего гнева) проявляет составленная под началом митрополита Даниила и переполненная церковной риторикой Никоновская летопись (1520-е годы). Под 6854 (1346) годом она повторяет известие Троицкой летописи о начале мора в Орде (41, 217). Под 6857-м (1349-м) Никоновская летопись дает уникальное известие: «Того же лета мор бысть на люди в Полотске» (41, 221).